Лжедмитрий

Собственно говоря, князь даже толком не понял, как и почему это произошло, кто его выдал. На рассвете огромный дом его над оврагом был окружён стрельцами, а к нему в горницу ввалился сам Басманов, так что Прасковьюшка с визгом убежала за перегородку, укрывая стыдливое тело на ходу схваченными платьями и платками.

— Всё о тебе ведаем, Василий Иванович, — сказал Басманов спокойным голосом, как если бы и не заметил неловкостей Прасковьюшки.

Был он высок, нечего говорить, а в горнице, рядом с Василием Ивановичем, высился вообще великаном.

Князю Шуйскому показалось, что явившийся к нему в дом Басманов радуется иному: Басманову удалось сейчас добиться того, что ускользнуло из его рук под Кромами. Он видит явное унижение князя Шуйского. Он видит то, чего жаждал.

— Ну, — отвечал Василий Иванович, крестясь на тёмный в углу образ Спасителя, перед которым металось пламя свечи, — ну и что обо мне известно? Я перед Русью чист!

— Всё знаем мы про тебя, — невозмутимо повторил Басманов, — потому советую не запираться понапрасну. Каждое слово, которое прозвучало в доме твоём позавчера вечером, нам известно.

Стрельцов тем временем набилось в дом так много, что они заполнили все проходы. Многочисленная челядь, обычно крикливая, голосистая и смелая, под стать горластому хозяину, жалась теперь с опаскою к стенам, словно бы людей этой ночью подменили, перед тем как их разбудили топотом сапог и звоном оружия, не говоря уже о криках и командах.

— Твоя взяла, — сказал Василий Иванович, прощаясь с родными горницами, быть может, надолго, а то и навсегда. Понимал.

Нет, он не холодел от ужаса. Он враз смирился с безнадёжностью своего положения. Но ему было обидно за будущее страны. Самое страшное заключалось в том, что он и не собирался от чего-либо отрекаться. Он так и сказал Басманову:

— Я чист и запираться не стану. Нас рассудит на том свете Бог. Я служу России. А ты поступил на службу к дьяволу.

Басманов, садясь на коня, отвечал высокомерно:

— Запутал ты себя, Василий Иванович, и людей губишь. Не от большого ума, но от гордыни. Мне тебя жалко. Поднапрягись умом: государь у нас теперь законный. Тебя в обиду не дал бы. И честь тебе была бы по заслугам. Уж я знаю.

— Пожалей себя самого! — отрезал Шуйский, полагая, что окончательно отвращает себя от пути к спасению. — Ты ещё проклянёшь тот день, когда переметнулся на службу к самозванцу.

Басманов отвечать не стал. Ударил коня алым арапником с золотою рукоятью, сдавил серебряными стременами лоснящиеся конские бока.

— Давай! — крикнул стрельцам.

Стрельцы принялись запихивать схваченного в крытый возок.

Такие же возки виднелись за воротами княжеской усадьбы. Их окружали плотным кольцом другие стрельцы, сплошь конные.

Василий Иванович рванулся было, догадываясь, что там находятся его братья, крикнул:

— Дайте попрощаться!

Но сразу почувствовал, насколько уступает в силах молодым стрельцам, которые дерзнули схватить его за руки, сдавить так, что слёзы навернулись на глаза.

Оттого содрогнулся всем телом. Неужели он так слаб? Он, князь Шуйский?..

— Будьте вы прокляты... — И молчал на всём пути. Оказалось — до самого Кремля. Потому что, когда вывели из возка, успел приметить кремлёвские замшелые стены.

Прежнее повторялось сызнова.

Однако он снова ошибся.

Прежнее повториться не могло.

И это открылось в тот же день.

Конечно, ему не дали возможности встретиться с братьями, но охотно подтвердили, что да, братья его находятся здесь же, в башне. Разумеется, этому он не удивился, и будет для него куда лучше, если он расскажет, кто приходил к нему на сборище.

Он снова рассвирепел.

— Да если обо мне всё ведаете, — отвечал молодому наглому дьяку, который чинил допрос и которого он видел впервые, — то вы должны знать и обо всех людях, которые были у меня в тот вечер. А я вам не доносчик. Я — князь Шуйский. О себе же таиться не стану. Вору вы служите и сатане. Говорил так и готов подтвердить принародно. И скажу, если Господь сподобит предстать перед народом. Надеюсь, доносчиками не сделаются и мои родные братья.

Такая решительность узника заметно озадачила и охладила пыл мучителей. Шуйских знали. Шуйских всегда опасались. И когда они в опале, и когда они в чести. Вчера Василий Иванович стоял рядом с новым государем, сегодня сидит в темнице. А завтра? То-то же!

Однако дьяк ухмыльнулся в бороду и отвечал с явным вызовом:

— Это точно. Они не говорят. И ты храбришься, князь, оттого, что уверен: ради тебя не станем прибегать к помощи дыбы или кнута. Не те нынче времена. Государь наш в Польше нагляделся, как обращаются с тамошними панами. Даже с преступниками. — И дьяк указал для пущей важности куда-то вверх, на камни нависающего свода, откуда капала вода.

Василий Иванович томился взаперти, но не в одиночестве.

За ним ухаживали привычные ему слуги, которых стража пропускала беспрепятственно. Ему приносили любимые кушанья. Его мыли, одевали. Лишь свободу отняли. Но больше не допрашивали. Его судьба, как он догадывался, решалась вором-самозванцем вкупе с Басмановым, с Андреем Валигурой, с Рубцом-Мосальским — бог знает с кем.