Лжедмитрий

Крепость оказалась обширной. Почти со всех сторон её окружали болота, не замерзающие даже зимою. (Потому и войско Шереметева толпилось на отдельных участках земли, опасаясь гиблых мест.) На высоких земляных валах уцелело ещё достаточно деревянных стен и башен — всё было опалено огнём. Всё свидетельствовало о недавних приступах. Жителей в городе насчитывалось немного. Однако они, как и весь маленький воинский отряд, сумевший противостоять Шереметеву, были настроены весьма воинственно. Приход Корелы их воодушевил. О Кореле они уже наслышались.

— Выстоим! — говорили кромчане. — Что с того, что башни сожжены? Уйдём под землю! Выстоим.

В это верили все.

Дома в крепости в большинстве своём уже были разрушены. Но подземные жилища создавались без особых затруднений. Их соединяли между собою ходами. Эти ходы приводили прямо к валам. Укрывшихся в землю не страшили, кажется, никакие возможные обстрелы.

Войско Мстиславского и Шереметева подошло к Кромам через день.

Стоя на крепостном валу, с его высоты Андрей видел, как растекается между болотами огромная армия, как устанавливают там шатры, возводят курени. Зорким глазом увидел он места, куда свозят пушки. Пушек было много.

В Кромах готовились к длительной осаде.

17

Воевода Басманов был озадачен свалившимися царскими милостями.

Ещё на пути к Москве ему попадалось много гонцов. Они скакали как в ту, так и в другую сторону. А ему казалось, будто кто-нибудь из гонцов может запросто рявкнуть повеление от Бориса Годунова: «Воеводе Басманову следовать в отдалённую вотчину!»

Либо в глухую маленькую крепость.

Потому что сделанное им не идёт в сравнение с тем, что совершили князья Мстиславский и Шуйский. Они разбили войско загадочного человека, к которому без боязни и без удержу спешит и спешит весь северский народ. К которому липнут казаки и стремятся буйные головы со всей Руси.

Но гонцы разносили иные новости.

А по мере приближения к столице Басманов m замечал какого-либо умаления к себе царского внимания. Наоборот, количество лошадей, дожидавшихся его на постоялых дворах, только увеличивалось. И встречные напоминали:

— Царь-государь тебя жалует!

А при въезде в Москву его посадили в такие сани, что он никак не мог поверить, будто бы и здесь не произошла ошибка. Однако за его санями ехали самые знатные думные бояре и дьяки.

— Пётр Фёдорович!

— Пётр Фёдорович!

Все говорили заискивающе.

А биручи время от времени напоминали, что Москва сегодня встречает славного победителя. Народ московский давился, не остерегаясь стрельцов, чтобы взглянуть на победителя, чтобы схватить себе толику денег, брошенных в качестве подарка от царя.

Что касается царских подарков, предназначенных лично Басманову, сразу объявленному в Кремле думным боярином, так говорить о них вслух было бы боязно.

Всего этого не могли умалить слышанные в Москве нашёптывания о том, как щедро одаривает царь Борис людей, доставивших ему победу под Добрыничами. В Москве давались диву от щедрот указанным людям, после того как поверженных пленников с позором провели по московским улицам под трубное пение тех же инструментов, которыми они недавно сами себя воодушевляли. После того как народу московскому показали личное оружие самозваного царевича Димитрия, отобранное у него в сражении. То было вызолоченное копьё. Помимо золотых червонцев, помимо жалованья, выданного не в зачёт и за год вперёд, победители получали поместья, вотчины.

После всего этого царь Борис ежедневно призывал новоиспечённого думного боярина в свою палату и твердил ему одно и то же:

— Я никогда не забуду твоей верной службы!

Басманову порою становилось даже неуютно. Хотелось напомнить царю о своём товарище по Новгороду-Северскому, о князе Никите Трубецком. Улучив момент, он заикнулся о том Семёну Годунову, ближнему боярину, правой руке царя. Да Семён замахал в ответ рыжими ладонями и зашипел:

— Что ты, что ты... Окстись... И Никитке будет награда. Дай срок. Да ведь всем известно, ты удержал Новгород, не он... Так что не расстраивай царя-батюшку...

Видно было, что Семён Годунов несказанно рад оживлению царя. О царе по Москве говорилось, что он уже и не ест, и не пьёт, а день и ночь думает горькую думу. Сёмка Годунов, видать, уже не надеялся на подобное чудо.

Басманов с тревогою начал подумывать о том, что станется с ним, когда Мстиславскому и Шуйскому удастся добиться ещё более внушительных побед, когда они поймают самозванца и приведут его в Москву. При этом Басманов снова, с возрастающим удивлением, чувствовал: ему становится немного жаль таинственного юношу, которого он не раз узнавал в толпе идущих на приступ под новгород-северские валы. Но подобная тревога вскоре оставила его. От Мстиславского стали приходить вместо ожидаемых совершенно непонятные донесения. Князь сообщал об угрозе с польской стороны, о подходе якобы королевской армии, да ещё под водительством самого Жолкевского, грозы шведов!