Лжедмитрий

— Да у нас в засаду отправлено больше людей, нежели этих димитровцев пришло сюда!

— Да мы их шапками закидаем!

Так говорили, правда, десятники, сотники. Так говорили стрелецкие головы и ещё более высокопоставленные предводители в войске Бориса Годунова.

И так, вероятно, думал сам князь Мстиславский. Потому что возле его шатра, который был окружён толпами аркебузиров в красных кафтанах, как-то неуверенно начинали стучать барабаны, да тут же смолкали. Треск барабанов раздавался где-то в ином месте, в отдалении, но и там обрывался. Словно воеводы как в главном полку, так и во всех прочих ничуть не знали, стоит ли готовиться к битве или же удастся обойтись без неё.

Главный, так называемый большой, полк под началом князя Мстиславского как-то очень уж вяло и неохотно собирался в ряды, повинуясь окрикам конных десятников и сотников.

— Живо! Живо! Бараны!

— Живо!

Над сверкающими шлемами всадников вздымались к небу длинные пики. Ржали лошади. Выли собаки.

Так же вяло и неохотно затрещали в дыму костров немногочисленные барабаны, зовущие войско на неприятеля.

Главный полк всё же двинулся вперёд, оставляя за собою недогоревшие обугленные пни и брёвна.

Со своего холма капитан Маржерет отчётливо видел творящееся вокруг. Его рота, как и все прочие войска иноземного строя, не получала никакого приказания сверху. То ли о них забыли, то ли на них возлагались особые задачи — капитан не знал. Скорее, предполагал он, просто не подумали при таком многолюдстве, на холоде, в этой тревоге, когда приходится воевать с необычным, непонятным противником.

В стане же неприятеля, которого прикрывали многочисленные холмы, раздавались крики на польском языке. Слов капитан Маржерет не мог разобрать, но отчётливо слышал, что бодрящий и подзадоривающий тон этих криков находит живой отклик среди тамошнего воинства. Там отвечали взрывами смеха и воинственных возгласов. Там настраивались на скорое сражение.

И вот в стане приблизившегося неприятеля, где-то уже совсем рядом за холмами, раздалось резкое пение труб:

— Ту-ту-ту!

Там запели песню.

Небо над войсками было совершенно чистое. Из-за леса вставало солнце.

Правое крыло большого полка, по-прежнему вяло, начало подниматься на холм, чтобы оседлать его вершину, где высился мощный дуб. Войско как бы топталось на месте, скользя и оступаясь тысячами ног, ругаясь в тысячи глоток. И вдруг по заснеженному склону холма со свистом, в рёве труб, на борисовцев ударил отряд польских гусар.

— А-а-а! — лопнул воздух от единого крика.

Это получилось так неожиданно, так невероятно, что капитан Маржерет не поверил своим глазам.

А в ответ раздалось болезненное и протяжное:

— У-у-у-у-у!

Это напоминало попытки осы поразить своим жалом огромного быка.

Конечно, масса войска после короткого замешательства отразила неожиданную для неё атаку. Но движение борисовцев уже было остановлено, хотя воины в задних рядах, ещё не совсем сообразившие, что происходит, продолжали повиноваться отчаянным крикам своих десятников и напирали на передних товарищей.

— Живо! Живо! Бараны!

Не успели отринуть в сторону налетевшие польские конники, уронив на снег нескольких своих товарищей, как уже по другому склону холма, но с той же неожиданностью и с тем же напором, ударила новая волна гусар. Войско борисовцев подалось бы, конечно, назад, да не могло из-за упорства задних рядов. Началась страшная давка, послышались крики, стоны:

— А-а-а!

Эта атака тоже была отражена.

Третью атаку совершило уже большее количество всадников, а когда и их предприятие обернулось относительной неудачей, то на вершине холма, где красовался осыпанный снегом дуб, появился вдруг всадник на белом коне, с оголённою саблею в руке. На голове у него сверкал золотом шлем, из-под красного плаща виднелись такие же сверкающие латы.

Появление всадника было встречено громом приветствий, которые уже окончательно озадачили и насторожили войско князя Мстиславского.

— Это он! — услышал капитан Маржерет крик из среды воинства большого полка. — Это царевич!

— Царевич! — раздалось ещё несколько криков, но они были подавлены, словно кричавшим зажали горло.

И тут одновременно по склону холма на московское воинство ударило ещё несколько отрядов — и слева, и справа. Но самым мощным показался капитану Маржерету отряд под водительством того, кого многие признавали уже за царевича Димитрия. Молодец этот скакал во главе всадников, одетых в синие кафтаны. То были его соотечественники.

— Ура! — покатилось по склону холма.

— Ура!

— Ура!

Мощный крик наполнил окрестности. Капитан Маржерет оглянулся на свою роту. Бывалые вояки внимательно за всем следили, но скрывали собственную тревогу, перебрасываясь громкими, ненужными сейчас фразами.

Правое крыло большого полка князя Мстиславского дрогнуло. Передовая линия его заколебалась, задёргалась, словно раненая птица. Масса людей устремилась назад, сминая всё на своём пути. Возле золотого огромного знамени, где находился сейчас князь Мстиславский, учинилось столпотворение. Там мельтешили красные кафтаны аркебузиров. Именно туда рвались воины, ведомые загадочным всадником на белом коне.