Лжедмитрий I

Уже первые дипломатические контакты с Речью Посполитой после воцарения Дмитрия Ивановича стали существенным отступлением от традиции во многих смыслах. Грамота воеводе Юрию Мнишку была отправлена от имени первых двух бояр князя Федора Ивановича Мстиславского и Ивана Михайловича Воротынского с упоминанием дополнительных титулов наместников Владимирского и Нижегородского, употреблявшихся обычно в дипломатическом протоколе, а также запечатана боярскими печатями. Очевидно было, что царь Дмитрий хотел поощрить сандомирского воеводу за оказанную поддержку, но планы будущей женитьбы на Марине Мнишек пока еще должны были держаться в тайне. Убеждает в этом то, что царь Дмитрий Иванович намеренно изъял всю переписку по этому делу из ведения Посольского приказа, перепоручив ее личной «канцрерии» и своим польским секретарям. Кроме того, посол в Речь Посполитую дьяк Афанасий Власьев, отправленный для получения согласия короля Сигизмунда III на брак Дмитрия Ивановича с Мариной Мнишек, должен был говорить об этом in secretis.Как это ни покажется неожиданным для тех, кто уверен в версии польского происхождения самозванца, царь Дмитрий всерьез опасался, что «панну» Марину к нему не отпустят.

Для таких опасений были основания. Незаметно для окружающих царь Дмитрий Иванович уже начинал исполнение своего «цесарского» проекта, в котором отводил себе первенствующую роль, явно не желая оставаться вечным должником и просителем короля Сигизмунда. Даже дьяки Посольского приказа с трудом перестраивались, чтобы поспеть за мыслью своего нового самодержца. Когда они готовили наказ Петру Чубарову, то им приходилось дополнять текст документа упоминаниями о «цесарском» обычае, по которому Дмитрий Иванович венчался на царство, и менять слова «царь» и «царский» на «цесарь» и «цесарский».

В отличие от доверительных поручений, которые посылались воеводе Юрию Мнишку с секретарями царя Дмитрия на польском языке, посольский дьяк Иван Грамотин давал гонцу, направлявшемуся к сандомирскому воеводе, традиционный наказ о соблюдении осторожности и проведывании «всяких вестей». Петр Чубаров прежде всего должен был узнавать об обмене посольствами короля Сигизмунда III с германским императором, турецким султаном, с Крымом, Данией и Швецией. Посольский приказ особенно интересовало, не ведется ли война с Крымом и Турцией, а также будет ли продолжаться война или готовится договор о мире между цесарем Рудольфом II и турецким султаном: «И чего вперед меж их чаять — миру ль или войны; и будет вперед меж их чаять войны, и хто с цесарем на Турского в соединенье? И король литовской цесарю помогает ли, и хто иных государей с цесарем стоят за-один против Турского?»

В Москве начинали осторожно прощупывать и возможность заключения в будущем «вечного мира» с Речью Посполитой. Для этого Петр Чубаров должен был узнавать о настроении людей в Литве и их отношении к «цесарю» Дмитрию Ивановичу: «И что ныне говорят в Литве про государя цесаря и великого князя Дмитрея Ивановича всея Русии, и как король з государем хочет быти на какове мере — то ли мирное постановенье хочет держати до урочных лет, которое учинено во 109-м (1601-м. — В. К.) году, или вечным миром миритись хочет?» ⁷⁰

В связи с воцарением Дмитрия Ивановича возобновился обмен полномочными посольствами с королем Сигизмундом III. В Москву с поздравлениями был отправлен посланник королевский секретарь и дворянин, велижский староста Александр Госевский. Впоследствии он станет очень заметной фигурой в делах между двумя государствами. Достаточно сказать, что в 1610–1612 годах Госевский будет командовать гарнизоном польско-литовских войск в Москве. Но 21 августа 1605 года его отправляли из Кракова с верительной грамотой, адресованной от короля Сигизмунда III «великому государю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси».

Король хотел получить точные сведения («певную ведомость») от своего доверенного лица о «добром здоровье» и «фортунном повоженьи» своего бывшего протеже. Но еще больше его интересовали некие дела «до приватные розмовы», на обсуждение которых старосте Александру Госевскому были даны полномочия в отдельном «листе». О содержании этих тайных переговоров московские бояре тоже узнали задним числом. После свержения с престола царя Дмитрия Ивановича перевод речей Госевского, «что говорил от короля розстриге, как у него был наодине втайне», будет включен в комплекс тех документов, которые были прочитаны с Лобного места для обличения казненного самозванца, наряду с договором с Юрием Мнишком и письмом папе Павлу V.