Лже-Петр - царь московитов

— Снимем, снимем! — подхватил Лже-Петр, он очень был рад, что подсказали ему идею столь простую. — Но не о меди теперь, бояре, решать вопрос нам нужно — не главное сие. Чтобы разбить врага, деньги нам нужны! Августу послать тысяч двадцать войска снаряженного да денег на магазины провиантские, да на личную его казну, чтоб мог он всех противников партии своей купить. Ах, бояре, не видите вы прибыли своей — всей страной обогатитесь скоро!

Но бояре по большей части только едва усмешку скрыть могли. Царю не верили, но в то же время каждому вдруг захотелось пусть не воевать, но уж хотя бы поставить для армии муки, людей, крупы, коней, домотканых серых крестьянских сукон на пошив мундиров, сшитых по образцу немецкому.

Они сидели как пришибленные; терли головами позлащенные, расписные стены палаты Грановитой и не знали, что и сказать. Лже-Петр заговорил:

— Мы уж кой с кем здесь совещания имели, с боярами. Надобно, войны ради, особый приказ учинить — Военный, а во главе сей деловой когорты, бояре впервые и слово-то такое услыхали — «когорта», — поставить возвернувшегося из плена шведского славного князя нашего, Якова Федорыча Долгорукого. Он пострадал безвинно, хоть и в деле нарвском себя показал изрядно. Знайте, бояре, издавна считалось, что нервами войны деньги служат, приказ же сей Военный, да особенный, над коим Долгорукий станет генералом-комиссаром, — сей должности прежде вы не знали, — будет заведовать расходами на армию российскую, и скоро доведем её мы до такого совершенства, коего не доводилось видеть не токмо шведам, но и самому кралю франчужскому Людовику, мнящему себя чуть ли не солнцем на грязной и грешной землице нашей. Подать подворная, оброки, таможенные и кабацкие сборы, за бороды деньги, за памяти венечные потекут в приказ сей. Станем мы отныне страной военной, где каждый с малолетства будет или копейкой армии служить, или грудью своей, руками с фузеями оборонять её просторы да и приращивать.

Бояре предчувствовали невзгоды лютые, поборы громадные с имений, с вотчин, но не только противиться не желали речам царя, в коих видели резон и пользу для страны, но и всесильно помогать хотели. Если бы не годилась боярам речь Петра, тотчас же обшикали бы его, зная об изменничестве, вызвали бы смуту, но теперь весь русский мир, обиженный, сплоченный, отчего поверил самозванцу, и умудренным сим вельможам сейчас без разницы было: кто призывал их к воинскому служению — неведомо откуда появившийся немчик аль сам их природный государь. Вершилось дело общее, нужное, всегосударственное.

Опосля разбрелись по стайкам, кто к какой тянулся больше по прошлой деятельности приказной, дьяческой своей. Много говорили о том, как в войне предстоящей обеспечивать армию огромную, стотысячную, провиантом, и слово новое «магазин», как склад, как огромный сборный пункт для провианта, муки, крупы, а по зимнему времени и мяса, ветчины, масла коровьего и постного, часто стало повторяться в речах бояр, особенно ж Стрешнева и Ромодановского. Коли война должна была вестись на очередь первую в Лифляндии да и в Ингерманландии, то тут же, перышками двигая, макая их в бутылицы орешковых чернил, что подъячие держали, на листах бумаги помечали, где укрепить такие амбары-магазины, какою силой их держать в зависимости от ближайшего прохода войск, какими правилами сохранять весь провиант от разрушения, раскрадывания и мышеяди. Тут же к новым магазинам боярами приверстывались начальники, по чину не меньше капитана, но тут же и говорили меж собой:

— Наши-то запасы скоро-то оскудеют. Без реквизиций, известно, не обойтись, так уж начальникам-то полковым, хоть и дать приказ притеснений народцу чухонскому али эстляндскому никакого не чинить и всюду платить за провиант живые деньги, тоже ж за фураж, но втихомолку брать с мыз земли враждебной то, что причитается солдату, — и порционы, коим установить градус весьма приличный, — чтоб и мука, и хлеб уж выпеченный, и крупа, и масло, и водки по чарке да пива по гарнцу в день[15]. Еще и то командирам полковым надобно сказать, чтоб не стеснялись на постое, а то не в палатках же холщовых солдат на холоде мурыжить. Пусть теплые избы занимают, за какую-то плату с хозяевами счет ведут аль работу им чинят.

Здесь, в гомонящих боковых коридорах палаты Грановитой, куда пришли потом бояре, с жаром полускрытым, притушенным, плелись их разговоры. Всяк речью царской был не то чтоб вдохновлен, но как бы настроен на скорейшую победу. И вот уж дело раскрутилось, потекло, совсем не так, когда над Нарву шли.

Дядька царский, боярин Стрешнев Тихон Никитич говорил, авторитетом своим ломая гонор других бояр: