Лже-Нерон

   В веселой и мирной атмосфере этого  лета  для  Нерона-Теренция  созрела неожиданная  радость.  Его  постоянно  грызла  досада,  что  греческое   и арамейское "th" звучит у него недостаточно чисто. Десятки лет он добивался безупречного произношения этого проклятого "th", иногда оно ему удавалось, но чаще всего получалось не так, как следует, и никогда он  не  владел  им так же свободно, как всеми остальными звуками в обоих языках.  Если  могли возникнуть сомнения  в  его  подлинности,  то  исключительно  из-за  этого неподатливого "th". И вот, наконец, в это лето  он  овладел  этим  звуком. Надо было только приложить язык к зубам,  и  вот  уж  "th"  шелестел,  как предписывало правило, колеблясь между звуками т, с и в. Теперь можно  было отдохнуть  на  словах,  которые  он  раньше,  бывало,  старался  избегать, например на слове, означавшем по-гречески "море" и "смерть"  -  thalata  и thanatos, thalata, thalata - много раз  повторял  он,  смакуя  эти  дивные звуки. Десять  тысяч  воинов  Ксенофонта,  вернувшись  из  сердца  Азии  и увидевшие после полных  опасностей  скитаний  родные  берега,  восклицали, вероятно, с меньшим энтузиазмом, чем он:

   - Thalata, thalata!

   Чудесное лето близилось к концу. И  вот  однажды  царедворец  Вардан  в докладе своем сделал как бы мимоходом некое сообщение, способное  нарушить покой императора. Римляне, сказал  он,  угрожают  великому  царю  Артабану войной, если он не перестанет навязывать им императора,  которого  они  не желают. Царедворец  Вардан  долго  думал,  пока  нашел  эту  формулировку, рассчитанную на то, что Нерон начнет расспрашивать о подробностях.  Вардан намерен был в осторожных словах намекнуть Нерону,  чтобы  тот  скрылся  из Ктесифона. Артабан хотел оттянуть выдачу его и  полагал,  что  если  Нерон скроется, ему, Артабану, удастся на некоторое  время  удержать  римлян  от решительных шагов. Человеческие отношения  непостоянны.  Очень  скоро  они могут сложиться так, что наличие под руками такого Нерона окажется  весьма кстати. Но царь не  хотел  нарушать  буквы  договора.  Он  строго-настрого наказал своему царедворцу, чтобы тот ни в коем случае не говорил о бегстве прямо. Наоборот, царедворцу Вардану предложено было выражаться  туманно  и деликатно, так, чтобы Нерон сам сделал вывод, что нужно бежать.

   Вардан был для такого задания человеком подходящим. Он выбирал  мягкие, туманные, почтительные выражения, но всякий, кто захотел бы  проникнуть  в тайный смысл этих слов, почуял бы, что  положение  становится  угрожающим. Нерон понял, конечно, что Рим нажимает на Артабана  и  Артабан  предлагает ему,  Нерону,  бежать.  Но  он  не  пожелал  серьезно  отнестись  к   этой неожиданности. Пусть Артабан ломает себе голову  над  тем,  как  выйти  из затруднительного положения. У Нерона одна лишь обязанность - излучать свой "ореол", остальное его не касается. Это была дерзость со стороны  великого царя - намекнуть на то,  что  Нерону  надо  исчезнуть.  Нерон  даже  и  не помышляет о том, чтобы уступать прихотям царя.

   Он мирно уснул в эту ночь. Во сне ему было видение. С лугов  подземного царства поднялась  и  стала  приближаться  человеческая  фигура;  крепкая, решительная,  шла  она  по  призрачным,  бледным,  туманным  лугам,  и   с умилением, с нетерпением, с любопытством и радостью всматривавшийся в  нее Нерон узнал свою Кайю. Она заговорила с ним так, как говорила всегда.

   - Не делай глупостей, идиот! - прикрикнула она на него своим  въедливым голосом. - Стоит на минуту оставить тебя одного, и ты сейчас же  натворишь чепухи. Но теперь хватит. Вставай, дурень, и чтобы духу  твоего  здесь  не было! Время не ждет.

   - Беги, улепетывай, - сказала она еще, как в свое время говорила ему  в Риме и позже в Эдессе.

   Говоря, она  постепенно  обращалась  в  тень;  было  удивительно,  было страшно занятно смотреть, как эта крепкая, пышнотелая  женщина  становится призраком, но призраком плотным, дородным, объемистым, с сочным и  грубым, въедливым будничным голосом, повторяющим:

   - Беги, улепетывай.

   Но тихо-тихо, издевательски и  грозно  сопровождали  этот  голос  звуки струнных инструментов и барабаны, и на самом деле Кайя говорила стихами:

   И тут конец тебе придет,
   Он штучку вовсе оторвет,
   И ты повиснешь.