Львенок

Эта фамилия буквально сводила меня с ума.

Вера первая нарушила молчание:

— И она потеряла сережку?

— Тогда почему же на ней не было второй? — вопросил, хныкая, хрупкий сыщик. Ох уж эта мне женская наблюдательность! Я допустил просчет, как и любой убийца. Ну и ладно!

— Не знаю. Может, она ее сняла и сунула в сумочку.

Тишина. Вера грустно шла вперед, и я заметил, искоса поглядев на свою спутницу, слезу-бриллиант, дрожавшую на кончиках ее ресниц. Стоило только взять девушку под руку и что-нибудь зашептать, все равно что, лишь бы зашептать — и она бы расплакалась; стоило мне немножко постараться — и слезы унесли бы с собой горе, и она наконец обняла бы меня за шею, и все было бы в так называемом порядке. Именно поэтому я не взял ее под руку и ничего не зашептал.

На углу улицы она остановилась.

— Карличек…

— Что?

— Почему ты меня опять обманываешь?

Я не привел ни единого разумного довода. Я действительно имел такую привычку, но и она привыкла, что я всегда хотя бы признаюсь в своем обмане. Сейчас я рассчитывал на то, что мое молчание выведет ее из себя.

— Думаешь, я не знаю, чем ты там занимался? — воскликнула она истерически. — Думаешь, я такая дура? Да, я дура, но не такая!

О степени ее наивности я с ней спорить не намеревался.

— Ты, конечно, уже забыл, — продолжала она, и истеричность мгновенно сменилась печалью, — но передо мной ты тоже падал на колени. Причем на том же самом месте! Этот спектакль ты разыгрываешь перед каждой, да?

Я пожал плечами, как герой гангстерского фильма, и направился к ее дому. Да, Верушка, разыгрываю, ну и что с того? У всех есть своя проверенная методика. И нечего тут злиться. Каблучки за моей спиной снова зацокали.

— Карличек! — в ее голосе звучала настойчивость. — Ты что… ты что, меня больше не… я тебе безразлична, да?

И снова я не стал ни спорить, ни соглашаться. На тротуаре лежал сигаретный окурок, ало прожигавший ночной сумрак. Я машинально удлинил свой последний шаг и затоптал огонек. Вера вздохнула.

— Зачем ты это сделал?

— Что?

— Зачем ты затоптал сигарету?

— Зачем? Не знаю. Просто так.

— Ну уж нет. Ты что-то подразумевал.

Я равнодушно посмотрел ей в глаза, и — черт знает, почему! — мне стало жаль ее. Бедная девочка. Помириться с ней, что ли? Но это может не понравиться барышне Серебряной. Девушки жуткие эгоистки. Никогда не хотят ни с кем делиться. Идеальная барышня Серебряная наверняка окажется идеальной эгоисткой. Нет, мне больше нельзя было мириться с Верой. Самое милосердное, что я мог сделать сейчас для нее, это нанести мгновенный coup de grace.

— Это бессмысленно, — сказал я.

— Что бессмысленно?

— Продолжать наши встречи.

— Но ведь… Карличек…

— Бессмысленно.

— Карличек! Не говори так!

— Прощай, Вера. Для нас обоих будет лучше, если мы расстанемся. Причем прямо сейчас.

Эти традиционные формулы я произносил под аккомпанемент надрывного Вериного плача. Однако ее подъезд был уже совсем рядом.

— Карел! Пожалуйста!

— Прощай, Верушка. Не держи на меня зла.

Я развернулся и попытался быстро удалиться, но каблучки снова пришли в движение.

— Карличек! Подожди!

Она догнала меня и схватила за руку. Незначительное усилие, и я высвободился.

— Иди домой, Вера. Не ходи за мной.

— Но не можешь же ты меня вот так… Карел! Карличек!

Я улыбнулся ей улыбкой героя первомайского плаката.

— Ступай домой, Верушка!

Я увидел еще, как она резко отвернулась и прижалась лбом к стене дома. Веру сотрясали рыдания. Я быстро скрылся за углом и там (на всякий случай) перешел на бег, устремившись к Нусельской лестнице. Но она не гналась за мной. Завтра наступит черед телефонных звонков, писем, написанных изящным почерком и полных просьб, требований и молений. Но самое страшное было уже позади.