Луны Юпитера

Чем дальше, тем больше Ричард проникался моими сомнениями, а под конец вообще отвлекся и даже перестал кивать. Он почувствовал свое преимущество, а брак наш к тому времени достиг той стадии, когда преимущество так просто не отдается. Я мечтала, чтобы прием прошел гладко. В первую очередь мне это было нужно для самой себя. Мною двигали не вполне благородные мотивы. Мне хотелось, чтобы кузина Айрис блеснула и показала, что ее не приходится стыдиться, а еще – чтобы Ричард с его деньгами и наш дом навсегда перечеркнули в глазах кузины Айрис мой статус бедной родственницы. Причем я хотела достичь этих целей достаточно тонко и сдержанно, чтобы в результате получить от обеих сторон греющее душу признание моей собственной человеческой ценности.

Раньше я полагала, что мне достаточно будет предъявить одного состоятельного, благовоспитанного, важного родственника – и отношение Ричарда ко мне тут же изменится. Для такой цели как нельзя лучше подошли бы судья или хирург. Станет ли Айрис равноценной заменой, я была далеко не уверена. Меня тревожила манера Ричарда произносить «Далглиш», а также тень долины Оттавы – Ричард был непримирим к местным говорам и долго боролся с моим. А кузина Айрис и в самом деле говорила с особой интонацией, которую я даже затрудняюсь описать. Что в ней сквозило – излишний пыл? Или монополия на семейные узы, которую я более не считала оправданной?

Не важно. Я поставила размораживаться баранью ногу и, не теряя времени, приготовила лимонный торт, какой всегда делала моя мама к приезду двоюродных сестер. Она, помимо этого, начищала десертные вилочки, гладила столовые салфетки. Да, у нас были десертные вилочки (хотела я сказать Ричарду); да, у нас были льняные салфетки, даром что водопровод появился только после войны, а туалетная комната находилась в подвале. Утром я приносила наверх кувшин горячей воды, чтобы кузины могли умыться. Такие кувшины, только с сухими букетами, сейчас нередко увидишь в антикварной лавке или на столике в прихожей.

Неужели это имело для меня хоть какое-то значение, вся эта чушь насчет десертных вилочек? Неужели я была – и до сих пор осталась – мещанкой, которая полагает, что обладание такими предметами указывает на цивилизованное отношение к жизни? Вовсе нет; не совсем; и да и нет. И да и нет. «Происхождение» – в устах Ричарда это было ключевое слово. Твое происхождение. Голос понижается, в нем звучит тревога. Или мне это только слышалось, а на самом деле Ричард не имел в виду ничего подобного? Когда он произносил «Далглиш» или молча протягивал мне письмо из дома, меня охватывал стыд, как будто на мне проступала какая-то гадость, плесень, отталкивающая и неизбежная. Для родственников Ричарда бедность была сродни дурному запаху изо рта или гнойной ране – недугу, за который частично ответствен сам страдалец. Но замечать этого не полагалось. В тех редких случаях, когда я в их обществе упоминала свое детство, все едва заметно отшатывались, как от нецензурного слова. Хотя не исключено, что я от застенчивости говорила слишком пронзительно, как плохо воспитанный персонаж романа Вирджинии Вулф, который сетовал, что его не водили в цирк.[3] Возможно, это их и смущало. Но обращались со мной тактично. А Ричард не снисходил до тактичности, поскольку, женившись на мне, поставил себя в уязвимое положение. Он хотел отрезать меня от прошлого, которое считал лишней обузой, вроде потертого чемодана, и постоянно выискивал признаки того, что ампутация оказалась неполной; конечно же, она была неполной.

Мамины кузины, все вместе, больше к нам не приезжали. Как-то зимой, года три-четыре спустя после того памятного визита, скоропостижно скончалась Уинифред. Айрис написала моей маме, что теперь круг разорван и что она подозревала у Уинифред диабет, но та знать ничего не хотела, потому как слишком любила поесть. Моя мама тоже стала хворать. Кузины ее навещали, но поодиночке и, конечно, редко – не ближний свет. Почти в каждом письме они вспоминали, как чудесно провели у нас время, и под конец жизни мама сказала:

– Силы небесные, что мне вспомнилось, хочешь знать? Водяной пистолет. Помнишь тот концерт? Уинифред выскочила с водяным пистолетом! Все показывали свои номера. А я-то что делала?

– Ты стояла на голове.

– Ах да, точно.

Кузина Айрис, растолстевшая еще больше, побагровела под слоем пудры. Она прошлась в горку по улице и теперь не могла отдышаться. Мне не хотелось просить Ричарда заехать за ней в гостиницу. Не то чтобы я боялась к нему обратиться с просьбой, но просто понимала, что все пойдет наперекосяк, если заставить его делать то, чего он сам не предложил. Я убедила себя, что тетушка возьмет такси. Но она приехала на автобусе.

– Ричард был занят, – солгала я. – Но вообще, я сама виновата – не научилась водить машину.

– Ничего страшного, – героически ответила Айрис. – Ну, малость задохлась – сейчас пройдет. Столько жиру на себе волохать. Так мне и надо.