Луны Юпитера

Прю не стала возвращаться на остров Ванкувер, где Гордон ее и подцепил, когда она подвизалась официанткой в курортной гостинице. Нашла себе работу в Торонто, в цветочном магазине. К тому времени у нее полно знакомых в Торонто было, в основном от Гордона ей достались да от его жены. Прю всем полюбилась, друзья ее жалели, а она их за это на смех поднимала. Славная она, Прю. Говорок у нее, как на востоке Канады считают, британский, хотя родилась она в Канаде – в Данкане, аккурат на острове Ванкувер. Таким говорком любую скабрезность отмочить можно, а получится безобидно и весело. Про жизнь про свою она рассказывает вроде как байками; даром что байки эти – о том, как рушатся надежды, как разбиваются мечты, как планы срываются, как все боком выходит, а вот поди ж ты: послушаешь ее – и на душе светлеет; люди говорят: отрадно хоть кого-нибудь встретить, кто себя пупом земли не считает, не пыжится, не хамит, всем доволен и ничего не требует.

Всем она довольна, кроме своего имени. Прю, говорит, – это девчонка-школьница, а Прюденс – уже старая дева; родители, когда ее этим именем нарекли, так близоруки были, что простой детородный возраст упустили из виду. А ну бы, говорит, бюст пышный вырос или внешность проявилась знойная? Можно подумать, своим имечком она была от этого застрахована. Нынче ей под пятьдесят, сама стройная, светленькая, к покупателям со всей приветливостью, да и за столом – душа компании; видно, не так уж и просчитались ее родители: по натуре она живая, заботливая, наблюдательная, неунывающая. Трудно представить ее солидной матроной, обремененной житейскими проблемами.

Взрослые дети ее, от раннего ванкуверского брака, который она сама называет «вселенским бедствием», мать не забывают и, не в пример другим детям, кто из родителей только деньги тянет, наезжают к ней с подарками, предлагают со счетами разобраться, нанимают мастеров, чтобы дом ей утеплили. Она подаркам всегда рада, к советам детей прислушивается и, подобно легкомысленной дочке, на письма отвечать не любит.

Дети надеются, что она не ради Гордона в Торонто обосновалась. Все на это надеются. А ей просто смешно такое слышать. Она гостей у себя собирает и сама от приглашений не отказывается, а бывает, и романы с другими мужчинами крутит. Ее отношение к сексу возвращает на землю тех знакомых, которые считают, что их жизнь пошла наперекосяк, и лезут на стенку от страсти и ревности. А Прю, похоже, видит в сексе занятие приятное, но малость глуповатое, как танцы или застолье: что в охотку, то и хорошо.

Поскольку жена у него с концами сгинула, Гордон теперь время от времени к Прю захаживает, а то и ведет ее поужинать. Ну, не в ресторан, конечно, а к себе домой. Готовит он отменно. Когда он жил с Прю или со своей законной женой, готовить вовсе не умел, а как нужда заставила – наловчился и обеих, выражаясь его словами, за пояс заткнул.

В прошлый раз, например, приготовил котлеты по-киевски, а на десерт крем-брюле обещал. И, как заправский шеф-повар нового толка, весь вечер о еде разглагольствовал.

По меркам Прю (да и большинства знакомых) Гордон – богатей. Он невролог. Новый дом купил в северном пригороде, на склоне, где раньше тянулись живописные, но убыточные фермы. Теперь весь этот склон раздербанили на участки по пол-акра и поставили на них дорогущие особняки – хоть и по индивидуальным проектам выстроенные, а все под одну гребенку. Прю, когда описывает дом Гордона, так говорит: «Представляете, у него четыре ванные комнаты. Если четверым гостям приспичит одновременно ванну принять – пожалуйста. Вроде как излишество, но до чего приятно, да и в коридор выскакивать не приходится».

У Гордона в доме столовая поднята вроде как на помост, а вокруг – уголок для беседы, музыкальный уголок и целая оранжерея за наклонными стеклянными щитами. С помоста входная дверь не видна, но, поскольку стены отсутствуют, из одной части дома при желании можно услышать, что происходит в другой.

Во время ужина задребезжал звонок. Гордон извинился и побежал вниз. Прю слышит – женский голос. Гостья покамест за порогом стоит, слов не разобрать. А Гордон осторожничает, говорит вполголоса. Дверь не захлопнули, гостью, стало быть, в дом не позвали, а разговор не умолкает: хоть и приглушенный, да на повышенных тонах. Вдруг Гордон как завопит – и вверх по лестнице побежал. Остановился на полпути, руками машет.

– Крем-брюле! – спохватился. – Присмотришь? – И снова вниз, а Прю вскочила – и на кухню, десерт спасать.

Вернулась – тут и Гордон по ступенькам поднимается нога за ногу, а сам на взводе и какой-то измочаленный.

– Знакомая приходила, – буркнул. – Ну как, успела?

Прю сообразила, что он насчет крем-брюле интересуется; а как же, говорит, успела, и как раз вовремя. Он ее похвалил, а сам все равно сидит как в воду опущенный. Значит, не десерт его беспокоил, а тот разговор у дверей. Чтобы его отвлечь, Прю со знанием дела завела беседу об оранжерейных растениях.

Он ей:

– Я в них не разбираюсь. Ты же прекрасно знаешь.

– А я подумала: может, поднаторел? Как в кулинарии.

– Она сама неплохо справляется.