Лунный вариант

Алексей подумал, что пройдут недели, может, месяц с небольшим, и точно в такой же кабине умчится он на тысячи километров от Земли в гудящую неисчерпаемую глубину космоса. А пока что — мирные кнопки и поблескивающие чашечки приборов, серый пол, видный в иллюминаторе, даже ромашка, пробившаяся среди двух цементных плит, и голос Михаила Гурьевича за спиной.

— Продолжаем обзорное знакомство, Алексей Павлович…

Поздно вечером, облаченный в светло-голубой звеняще-твердый и очень легкий скафандр, так хорошо подогнанный по его фигуре, Горелов снова залез в кабину «Зари», и овальный люк надолго захлопнулся за ним. В кресле сразу стало теснее, и движения его уже не были такими свободными, когда он пристегивался, приводил в действие приборы, готовясь к тренировке. Потом возник быстро нарастающий' шум, и в пультовой его окликнул инженер Зотов:

— Доложите готовность.

— Летчик-космонавт Горелов к полету готов.

Нарастающий шум усыплял Алексея, тяжелил тело и сознание. Сквозь паузы инженер передавал исходные. Стучал неприятно хронометр, сливаясь с голосом Михаила Гурьевича.

— Шесть… пять… четыре… три… два… одна… пуск!

И Алексей Горелов отправился в свое первое наземное путешествие на новом тренажере «Заря» сроком на трое суток. Без подготовки, без предварительного отдыха. «Видимо, потребовалось еще раз испытать мою человеческую упругость, — подумал он. — Что ж, посмотрим!»

26

В последние годы не происходило ни одного значительного космического запуска, в котором бы не принимал участие Тимофей Тимофеевич. Обитатели пусковых площадок, конструкторы, инженеры, журналисты не могли бы представить космодрома без его внушительной фигуры в широкой светло-серой блузе, легких, такого же цвета, брюках и каких-нибудь сверхмодных мокасинах, позволявших легко совершать многочисленные переходы по пыльным стежкам-дорожкам. Впрочем, глухой осенью или зимой, в лютые ветреные морозы, какими любила природа награждать этот край, Тимофея Тимофеевича можно было увидеть и в ином наряде: в меховом комбинезоне и старомодных уже для авиации унтах, в какой-нибудь кожаной куртке и забродских сапогах, если была грязь или сек землю косой неприветливый дождь. Был он широк в кости, высок ростом и несколько грузноват. Редеющие волосы зачесывал назад и гордился, что они еще высоки, хотя и обнажают уже предательские забеги большого лба. Широкое, смуглое, всегда выбритое лицо было грубовато, а полные губы несколько сурово сжаты, отчего в углах его рта постоянно лежали складки. У него были крепкие зубы, только два с золотыми коронками — на посадке выбил, когда в юности пытался стать летчиком. Жесткий, тяжелый подбородок усиливал впечатление суровости. А вот большие, чуть навыкате глаза жили своей самостоятельной жизнью на лице и вовсе не производили впечатления суровости. Где-то в их глубине пылали незатухающий огонек любознательности и добрая усмешка. Словно смотрел Тимофей Тимофеевич на человека и снисходительно про себя думал: «Ладно, друг, я же тебя очень и очень хорошо понимаю». Был он в прошлом одним из помощников академика Королева, а в последние годы так далеко шагнул вперед, что во всем мире гремела о нем слава. Западные журналисты в хвалебных статьях иногда только путали его фамилию. Да и не нужна им была точная его фамилия, если разобраться. Однажды на большом ответственном собрании кто-то с пафосом брякнул в адрес Тимофея Тимофеевича: «Наш главный конструктор». Но тот встал, хотя и вежливо, но довольно веско поправил:

— Что вы, товарищи! Даже Королев решительно возражал, когда его главным конструктором величали. А ведь с ним целая эра нашей космонавтики связана. Так что я прошу…

И надолго перестали называть его главным. Только в последнее время, после того как была создана под его руководством «Заря», поразившая всех, кто сведущ был из научно-технического мира, своей кажущейся простотой, надежностью и прочностью всех систем и убедительной готовностью к дальнему старту, стали твердо звать Тимофея Тимофеевича главным конструктором «Зари», и это прижилось.

По космодрому о Тимофее Тимофеевиче ходили десятки самых разных легенд. Того, кто привык представлять выдающегося ученого и изобретателя тихим, замкнутым, вечно углубленным в себя человеком, Тимофей Тимофеевич определенно бы разочаровал. Не было ни в его внешности, ни в грубоватой манере держаться с людьми ничего такого, что бы обнаруживало в нем большого ученого. Это был прежде всего человек, наделенный огромной подвижностью и энергией, успевающий за день на автомобиле и пешком исколесить большие расстояния, принять у себя в рабочем кабинете десятки людей и в эти же самые часы, среди хаотического, на первый взгляд, нагромождения поездок, встреч и разговоров, обдумать вдруг такую конструктивную новинку, что ближайшие его помощники только руками разводили. И мысль, им поданная, сияла, обрастала деталями, будто подвергаясь ювелирной шлифовке, а потом обращалась в новое открытие, удивлявшее всех своей простотой и дерзостью.