— О шен генацвале, что я вам предложу! Как самому лучшему другу, сообщу по секрету. Есть две бутылки заветного армянского коньяка «три звездочки», перед которым уступает даже наш грузинский. Это самый лучший коньяк в мире. Одну бутылку взял генерал Саврасов, другая вас дожидается, генацвале.
Любой бы летчик и парашютист расплылся в улыбке от такого заманчивого предложения, но этот подполковник с лохматыми бровями только оглушительно расхохотался да руками замахал:
— Нет-нет, это тем более не подходит.
— Разве ваши все не курят и не употребляют хотя бы изредка этот нектар? — несколько обиженно уточнил Отари Мемлудович.
— Все, — весело рассеял его сомнения Ножиков. — Не полагается нам, генацвале.
— Странная народ у вас, — заметил Отари Мемлудович.
— Странный, — еще веселее расхохотался Ножиков и ушел, так и не сказав больше ни единого слова.
Горелов был вторым человеком из группы полковника Нелидова, обратившимся к директору магазина. Отыскав его фамилию в списке, Отари Мемлудович широко заулыбался:
— Очень приятно познакомиться, товарищ Горелов. Давно, можно сказать, жду. В чем испытываете нужду? Есть «Северная Пальмира», «Казбек», сигареты с фильтром и без фильтра.
— Это не по моей части, — перебил Алексей.
— Генацвале! Да что это такое! Можно подумать, все люди полковника Нелидова из некурящих состоят?
— Угадали, — улыбнулся Алексей.
— Вай, — покачал черной головой Отари Мемлудович. — А может, из этого жанра чем интересуетесь? — выразительно провел он ладонью по горлу. — Есть водка с медалью, коньяк «Ниструл», Цинандали и даже Хванчкара.
— Нет, — опечалил его Горелов снова. — Пью четыре раза в год: день рождения, май, Октябрьская и годовщина Советской Армии. Я другим интересуюсь, товарищ директор. Собираюсь проведать больного. Нет ли каких фруктов?
Отари Мемлудович сделал большие глаза и зашептал:
— Под самым большим секретом скажу. Есть килограмм бананов и килограмм апельсинов. Апельсины не импортрые толстокожие, а наши, грузинские, пальчики оближет ваш больной товарищ. Я это для генерала Саврасова в городе раздобыл, но если такое дело, по полкило вам выделю.
— Очень буду вам благодарен, — обрадовался Алексей.
Воспользовавшись добрым настроением покупателя, Отари Мемлудович не удержался от вопроса:
— А вы долго еще у нас загоститесь?
— Не знаю, — сдержанно ответил Горелов, — прикажут, хоть завтра улечу. Я же человек военный.
— Да-да, — разочарованно вздохнул Отари Мемлудович и стал заворачивать фрукты.
Через несколько минут с огромным свертком в руках Горелов быстро шел по улицам Степновска, направляясь к знакомому дому. Время от времени он пугливо оглядывался по сторонам, опасаясь попасться на глаза знакомым. И все-таки он был самым бесцеремонным образом опознан, да еще кем — самим Андреем Субботиным. Тот критически оглядел сверток и даже присвистнул от изумления.
— Куда торопишься, Леша? Уж не на свадьбу ли?
— Лучше ничего не сумел придумать? — смешался Горелов.
— Так ведь подарок какой огромный волочишь. Локтева, что ли, взял бы вместо носильщика.
— Это я обнову для мамы, — соврал Алексей. Субботин еще раз недоверчиво покосился на сверток:
— Ну ладно. Вечером зайду посмотрю твою обнову. Ребята на стадионе?
— Там.
Субботин зашагал дальше. У знакомого подъезда Алексей на этот раз не задержался. Как можно скорее взбежал по деревянной лестнице и только у самого порога квартиры сробел, и рука не сразу потянулась к звонку. Его ждали. Лидия выбежала мгновенно. Была она в шелковом, очевидно, самом лучшем своем летнем платье, на запястье тонкие золотые часики-браслет. Лицо, застывшее от тревоги и ожидания. Увидев в руках гостя огромный сверток, она вопрошающими глазами скользнула по его лицу и вся зарделась. А из маленькой комнатки, хотя они не успели еще сказать друг другу ни единого слова, донесся тонкий голосок Наташи:
— Мама, это дядя Алеша пришел?
— Как ты угадала, девочка?
— А он мне вчера слово дал, что придет. А дал слово — держи. Это не только для октябрят и пионеров. Приведи ко мне его, мамочка.
Лидия уже не сдерживала торжествующей улыбки:
— Здравствуйте, Алексей Павлович. Видите, с каким почетом вас встречают?
— Да, — рассмеялся Горелов, — по протоколу номер один. Как посла.
Пожимая ее руку, он почувствовал шершавины мозолей. «Как и у моей матушки Алены Дмитриевны, натруженная рука», — подумал он.
Лидия показала на стул в коридоре:
— Кладите вашу ношу, Алексей Павлович.
— Э нет, — замотал он курчавой головой, — от ноши надо освобождаться иным образом. Можно к вашей больной?
— Можно, можно! — закричала из-за двери Наташка. Лидия кусала губы, и в синих ее глазах плескалась такая радость, что Алексей понял — она еле-еле сдерживает улыбку. В тесном коридоре они стояли так близко, что он ощутил на щеке ее дыхание.
Смущаясь, тихо уточнил:
— Так что, Лидия Степановна, можно выполнять приказание?
Она молча кивнула. Алексей вошел в спальню. Наташка, как и вчера, была укутана в одеяло до самой головы, но, вероятно, температура спала, глазенки ее поблескивали весело.