Лунный синдром (сборник)

— Да сущую ерунду, — заулыбалась жопа, и, просеменив к соискателю, по-приятельски приобняла того за плечи, — это даже и не работа… удовольствие одно!

— Да? — обрадовался Глеб, представляя себя богатым замом, — А всё-таки, какой оклад?

— Пять тысяч евро! — ошарашила жопа, и Глебу даже начало казаться, что ничего такого необыкновенного-то и нет. Ну, жопа, ну, в сапожках красных. Ну и что? Пять тысяч ведь! Пять!

— А обязанности мои какие будут?

— Сущая безделица, — успокоил работодатель, кружа возле Пружинкина, словно хитрый лис вокруг курятника, — Переговоры, банкеты, договора, впрочем, для этого у вас будет секретарь.

— Ух ты! — осоловело представил Пружинкин.

— Командировки частые, загранпоездки, отели… всё по высшему классу… — продолжало соблазнительно работодательное существо, — Вечеринки в лучших домах, фуршеты, общение с прессой, теле-шоу, и лизать…

— Что? — не расслышал Глеб.

— Лизать, — ласково пропела жопа.

— Что лизать? — опешил Глеб.

— Меня лизать, родной, меня!

— Вас?

— А что? — обиженно отпрянула она, — Противно?

— Эээ… — замялся Пружинкин, — мне просто… я ещё никогда…

— Ну, это пустяки, — успокоила обладательница сапожек, — Все когда-то начинают!

— Да?

— Все! — заверила она.

Глеб, внутренне разрывался. С одной стороны, такие перспективы, а с другой? Лизать это? Да как это возможно? Это же мерзость! Гадость унизительная!

— А ты попробуй, — словно прочитав его мысли, предложила жопа и отклячилась, так что две половинки слегка разъехались, представив взгляду жуткий проём, — Смелее! Ну же! Пять тысяч! — заманивала жопа, — Шесть… нет — Семь!

Глеб зажмурился, и, превозмогая отвращение, наклонившись, лизнул. Ничего не произошло. На небе не полыхнули молнии, не грянул гром. Лишь на языке остался тошнотворный привкус, слегка горьковатый и затхлый, словно он облизал трухлявый пень.

«Ну и что? — подумал Пружинкин, — Нормально! За такие-то бабки!».

— Согласен! — смело заявил он.

— Вот и молодец! — похвалила жопа, став вдруг какой-то значительной, солидной даже, — Иди, оформляйся, — приказала она, и, барски потрепав Пружинкина за щёку, включила телевизор. На экране в золотом блеске Дворца советов, окружённый подобострастными взглядами подчинённых и руководителей всех мастей, сидел президент.

— … и наша задача, — говорил он, — как можно глубже и прочнее внедрять в общественное сознание новые политические и культурные ценности! Общество нуждается в национальной идее! — собравшиеся в зале, вскочив с мест, ликуя, зааплодировали.

Жопа благоговейно улыбнулась и согласно кивнула. Пружинкин же, счастливый и окрылённый, захлопнул дверь и нетерпеливо побежал оформляться на новую перспективную работу.

Ройзбах

1

Александр Ройзбах с детства считал себя очень несчастливым человеком.

Начнем с того, что истинная его фамилия являла собой словосочетание в высшей степени пошлое.

Согласно родовой преемственности звался он вовсе не Ройзбах и даже не Шниперман, не говоря уже об экстравагантной Кац или, скажем, Абрамович. Ни красочная фамилия Погорельский, ни значительная Вахтангов не достались ему в наследство от предков, а досталась ему жалкая и пошлая фамилия… Дрищагин. Потому что, как и отец его, Андрей Филиппович, работник дома творчества, что на улице Лосиной, как, впрочем, и дед — Филипп Пахомович — ветеран Великой Отечественной и заслуженный работник соцтруда, носили это невозможное родовое проклятье. Прямо скажем, фамилию Дрищагин носили все предки Александра Андреевича по мужской линии.

В школе юный Александр прохода не знал от издевательств, которыми окружали его сверстники.

Как только ни называли его злобные, жестокие одноклассники: и Дрищ и Дрищага, и даже Обдрищище. Повсеместно в спину ему летели унизительные оскорбления и нескрываемые смешки.

Девочки дружбу с таким невыгодным кавалером водить не желали, а потому вниманием своим не одаривали вовсе.

Учителя же, вызывая Александра к доске, произносили его фамилию как нечто крайне неприличное, краснели и смотрели на ученика как-то жалостливо-снисходительно, как на травмированного при родах несчастного отпрыска погубленной алкогольным змием семьи.

В шестнадцать лет, когда Саша получал в паспортном столе главный в своей жизни документ, работница государственного учреждения, выдавая новоявленному гражданину паспорт, еле сдерживала истерический смех, и глаза её блестели от слёз так, словно перед ней лично выступает какая-нибудь серьёзная знаменитость в сиреневых панталонах и рыжем клоунском парике. Зрачки её от этого искрились, и, казалось, что она выполняет свою работу, будучи слегка пьяной. Однако это было не так. Пьяной она делалась только после рабочего дня.