Лунный нетопырь

Что — Паянна? Ну что — Паянна? Я служу верно, и уж ежели ты ко мне, старухе, за словом вещим приходишь, я по-холопски не отбрехиваюсь, а даю тебе совет, который дорогого стоит. Слезыньками моими он напитан, что проливала я, покуда не уразумела: что блудит мой воевода с девками ссыльными — то пустое, на то он и мужик. Все они таковские, ты это крепко запомни.

Да уж, бесценный был совет. Мона Сэниа уже жалела о своем неуместном любопытстве, но не опускаться же до объяснений, что она имела в виду не себя и уж никак не собственного супруга.

— Не о командоре сейчас речь, — отрезала она высокомерно. — Если он мне изменит…

По-волчьи сверкнули глаза на угольном лике, уставились, не мигая.

— Тогда не быть ему на белом свете.

Потому что, скорее зеленая Игуана опустится на дно морское, а солнце начнет светить черным светом…

Но какая-то неестественная, гнетущая тишина повисла над морем. Паянна, запрокинув голову, уже глядела в набухшее бедою небо, и оно, казалось, медленно-медленно падало ей на лицо…

— Да такое просто немыслимо, — отмахнулась принцесса. — Что же до совета твоего… Ты у себя на Тихри про Таиру-Светлячка слыхала? Вот она всегда по своеволию своему поступала, не по разуму. За то и поплатилась двумя жизнями… и своей в придачу.

— Так я ж то и баю: ты — королевна, а она, знать, не по чину замахнулась. Все путем.

Принцесса стиснула зубы — не раз и не два за последнее время ей на ум приходили Юрговы слова: «Что позволено Юпитеру…» И вот, оказывается, то же самое подсказывает логика, взращенная под губительным солнцем ссыльного края.

— Вот что, отправляйся-ка ты лучше в гости…

— Чуть опосля. Ступай-ка за мной.

Мокрая суконная юбка хлопнула по пудовым сапогам, и Паянна, натужно покряхтывая, полезла вверх по склону, усеянному плюшевыми островками песчаного тимьяна. Мона Сэниа недоуменно следовала за ней, стараясь не попасть под неизбежную осыпь.

— Во, и у вас то ж, я нюхом чуяла, — старая воеводиха внезапно остановилась и, гибко извернувшись, выдрала из-под можжевелового куста пучок сизоватой, точно тронутой плесенью, зелени; замотала собственным волосом, протянула девушке. — Держи, подрёмник это, а, по-вашему — сонь-травенец. Под подушку муженьку положь, только сама-то храпака не задай.

Принцесса, как завороженная, против воли приняла ведовскую травку — умом понимала, что и притрагиваться нельзя, но внезапно одеревеневшие пальцы стиснули влажный пучок, спрятали в складках плаща. Сказка ведь не кончена, на жаркой Невесте следует точно и холодно отдать еще один долг.

— …а утресь вынешь, — прозвучало опять так спокойно и буднично, словно речь шла о просушке сапог.

— Паянна, — медленно проговорила принцесса, — зачем ты это делаешь?

— Сама знаешь, княжна, я служу верно…

— Зачем ты мне служишь?

Черная маска на миг замерла, а затем по ней словно волны побежали; непомерно расширившиеся глаза глядели на девушку изумленно и недоверчиво:

— Любого вопроса ждала я от тебя, княжна моя милостивая, только не такого. И врать тебе мне не след, и как изъясниться, не ведаю…

— А ты попроще.

Ну ладно, коли так. Доживать бы мне век свой при князе Лронге Справедливом в лени да сытости, где была я сама себе госпожа, так нет же — к чужедальнему двору подалась в услужение рабское. Зачем, спрашиваешь? А затем, что дело господарское — приказы приказывать, на то ни ума, ни силы, ни доблести не надобно. Что повелено, то исполнят, а что да как, то забота чужая. Только скукотишша это, да что мне тебе говорить, ты сама праздной тоскою маешься. А подневольная доля — она хитроумия требует, любое повеление — оно ведь от сих до сих, вот и выворачивайся, точно на узком мосточке. Тут уж не до скуки, иной раз темечко-то до самой черепушки прочешешь, чтоб в енто самое «от сих до сих» уложиться…

— Я вот тебя слушаю, — медленно проговорила принцесса, и у меня складывается впечатление, что ты не о жизни своей рассказываешь, а излагаешь правила какой-то игры; только вот непонятно, с кем ты играешь — со мной… или с собой?

Паянна снова запрокинула голову, глядя в пепельное небо, опустившееся еще ниже, точно оно хотело сомкнуться с морскою водой, похоронив в ее глубине острова, опостылевшие неведомому богу. И в этот миг девушке показалось, что эта зловещая туча и массивная фигура чернокожей тихрианки — суть одного естества…

— Однако, княжна моя милостивая, мне пора, — прозвучал голос Паянны, словно не расслышавшей обращенного к ней вопроса, — да и до твоей сладкой ноченьки уж рукой подать.

Точно лезвием ледяным полоснуло во всем теле, от губ до самых щиколоток; позабывшаяся за разговором боль, воскрешенная одним-единственным словом, как будто мстила за передышку.

Проклятая черная ворона, да как она смеет даже думать о том, что случится грядущей ночью?

— Да лети ты, куда хочешь! — в бешенстве крикнула она, отталкивая от себя старую воеводиху и все-таки не забывая представить себе двор перед плитняковым донжоном, таким же приземистым и несокрушимым, как и сам верховный судья.