Лунные горы

Общего действительно мало, но В. Ю. Визе подметил вот какую неожиданную зависимость: если в морях Северного Ледовитого океана мало льдов, значит высоко стоит уровень Великих Африканских озер в тропиках, озера Виктория в частности. На ледовитые годы приходится, наоборот, низкий уровень озер…

Я не стану объяснять сейчас эту взаимосвязь — она не так уж сложна, как может показаться, хотя обнаружить ее было нелегко, — я просто хочу сказать, что еще в те годы, когда мои симпатии принадлежали Арктике, в душу мою запало озеро Виктория, весьма тонко реагирующее на ледовитость северных морей, по которым я собирался странствовать.

Но из озера Виктория, или Укереве, начинается Белый Нил, один из основных истоков собственно Нила, поиски которого складывались особенно интересно и трудно.

Не знаю, как для кого — такие симпатии или антипатии очень субъективны, — я всегда находил в слове «Хартум» свою особую прелесть. Хартум. И еще Судан. И самое важное: место слияния Белого и Голубого Нила в Судане у Хартума.

Прелесть Асуана — древней Сиены — в том, что он у первых нильских порогов, или катарактов. А Хартум — он и за первыми, и за вторыми, и за пятыми… Он в глубине Африки.

Не думаю, что до постройки железной дороги от Каира до Асуана путь к Сиене был легок для европейцев. Но до Хартума, что естественно, он всегда был неизмеримо труднее, и Хартум воспринимался путешественниками как далекая-далекая Африка. «Хартум», кстати, означает в переводе с арабского «хобот». А происхождение этого своеобразного названия объясняется так: основной район города (есть еще Омдурман, Северный Хартум на разных берегах Нила) расположен на вытянутом мысу между Белым и Голубым Нилом, который изысканная арабская фантазия сравнила с хоботом слона.

Мы летели на Хартум по прямой, почти по меридиану — Москва, Каир и далее на юг… Самолет из Москвы уходит глубокой ночью, и рассвет встречает путешественников уже у берегов Африки, а Каир первым на заре раскрывает для них двери своего аэропорта.

В данном случае — действительно только аэропорта, и через час мы снова поднялись в воздух.

Вот тогда и увидел я впервые Нил сверху. Я плавал по Нилу, стоял на его набережных, смотрел на него из окна вагона или микробаса, купался в Ниле, наконец, а тут он вдруг уменьшился в размере, изменил свой облик, и я сперва не узнал Нил: долго казалась мне Нилом вся его долина — матово-синяя, с зеленоватым оттенком, на которую неудержимо надвигались с двух сторон пустыни, иссеченные светлыми следами хлыстов (персидские владыки секли цепями море, уничтожали неугодные им реки; нельзя ли предположить, с усмешкой думал тогда я, что и фараоны секли пустыни).

Несложный оптический обман разъяснился, когда самолет пошел непосредственно над долиной Нила. Я увидел тогда посреди матово-синей полосы мутно-серую, издали неразличимую, петляющую реку, а самая долина запестрела зелеными и бурыми квадратами полей, вполне такими же с самолета, как и у нас в России.

Но самое сильное впечатление произвели на меня «следы хлыстов» — русла рек и ручьев, некогда бежавших со всех сторон к Нилу.

Пустыня буквально исчерчена, изборождена ими; сверху они — наиболее запоминающийся и удивительный штрих в ее облике, ибо меньше всего ожидаешь увидеть такое.

Я сидел у окна. В моем распоряжении имелся бинокль, и в моем распоряжении имелось почти неограниченное время, чтобы подумать — путь от Каира до Хартума не так уж близок даже по современным масштабам. Бинокль мог и приближать, и удалять предметы.

Мысль — тоже.

Я думал сначала о невероятном — о том, что и Аравийская, и Ливийская, и Нубийская пустыни — Сахара в целом! — некогда были зелеными, цветущими, как обычно пишут в книгах.

Что на месте пустынь некогда росли леса (и случались противоположного характера изменения), я, конечно, знал.

Но мне посчастливилось не только читать книги о пустынях, но и видеть пустыни. Я трогал руками спекшийся раскаленный камень Аравийских возвышенностей. Я бегал по песчаным холмам Ливийской пустыни в поисках хоть одного живого стебелька…

Они там есть, живые стебельки, но когда по пустыням текли реки, там росли леса или редколесья, там цвели луга, разнотравные луга, я думаю.

Я видел бывшие реки — их в Африке называют вади — у Асуана, но одна пересохшая река не поражает воображения.

Вот когда их сотни, тысячи, десятки тысяч — бывших рек, стремящихся к Нилу, — вот тогда переворачиваются в мозгу давно устоявшиеся представления о вещах и явлениях.

Значит, было так.

Текли по Африке реки, питали реки Нил. По берегам рек жили люди: скотоводы, охотники и, вероятно, земледельцы. И жили по берегам рек — и окрест, и в самих реках — звери. Бегемоты жили, крокодилы тоже. Антилопы паслись на «тучных» (как любили писать в прошлом веке) лугах. А за антилопами и прочими копытными львы охотились.