Лунные горы

Удивительно, может быть, но мой опыт ученого-исследователя ближе к опыту моих позднейших коллег писателей-журналистов, чем это можно было априори ожидать. Тут в чем-то можно сослаться на интуицию: отправляясь в экспедиции, я почти физически не мог читать того, что там видели до меня другие; это было прямое отталкивание, прямой душевный протест. Я хотел все сначала увидеть своими глазами. В этом заключалось главное.

Позднее, когда я стал сочетать работу географа с работой журналиста и получил возможность наблюдать за экспедиционными работниками, действовавшими в другом стиле, я нередко наблюдал такую картину: располагающие картами и схемами научные сотрудники вылезали из машины, подходили — если они геологи — к обнажению горных пород и тщательно сверяли сделанное до них с тем, что они сами могли разглядеть за пять — десять минут. Чаще всего они умудренно кивали головами, соглашаясь с работой предшественников, и отбывали…

Ну, а представьте себе, что человек все видит впервые. Разве он уйдет через пять минут?.. Разве он посмеет уйти, не найдя, не выработав своей точки зрения?

Я предпочитал ездить в экспедиции, не осложняя свою память наблюдениями и заключениями других исследователей — и отнюдь не потому, что хоть на йоту испытывал к ним неуважение или недоверие!.. Мне просто казалось, что свежий глаз — лучший критерий в определении той истины, за которую мы все вместе боролись или боремся. Вероятно, такая манера поведения усугублялась еще чисто субъективными обстоятельствами: я почти начисто лишен механической фактографической памяти и, несмотря на свое специальное географическое образование, пожалуй, и сейчас с трудом назову столицы, скажем, латиноамериканских государств; память у меня — логическая и эмоциональная; первая требует долгих раздумий, и каждое последующее звено там связано с предыдущим, ну, а для второй, как говорится, необходимы «личные контакты» с людьми, закатами, дождями, рябью на воде, ветрами, облаками, опавшими листьями и многим, многим другим…

Я не изменил — да и не мог бы изменить — своей традиционной манере перед поездкой в Малави и Замбию. Но положение мое в данном случае было лучше, чем когда бы то ни было раньше: моим товарищем и моим неизменным соседом по номеру в гостинице был Юлий Липец, голова которого, как мы вскоре уточнили, обладала свойствами, в значительной степени противоположными моей.

— Ну, что ты мне скажешь про Малави? — спросил я его еще до того, как мы приземлились в аэропорту Чилека.

— Тебя интересуют цифры?

Цифры меня совершенно не интересовали, я мог найти их в любом справочнике, но мужественно сказал:

— Ну конечно!

Липеца это вовсе не обрадовало.

— Цифры, понимаешь, цифры, — в своем замедленно-безразличном стиле сказал он. — Может быть, ты помнишь (я заранее кивнул), что в 1953 году англичане насильственно объединили Ньясаленд и Северную Родезию в Федерацию Родезии и Ньясаленда?

Я еще раз утвердительно кивнул.

— Так все цифры — общие для обеих стран. Я прямо-таки замучился с английскими источниками…

— Да, но потом Федерация лопнула…

— Федерация лопнула, — меланхолично согласился Липец. — А экономико-географу легче от этого не стало… Из Замбии кое-какие новые материалы к нам поступают, а из Малави…

Липец вздохнул.

— Слушай, а может, тебя не эти цифры, может, тебя чисто географические подробности интересуют? — оживился он.

— Давай чисто географические подробности, — сказал я, понимая, что товарищу моему нужно облегчить душу.

— Насколько мы южнее экватора, ты знаешь?

— Это проще простого — посмотреть на карту…

— Считай, что на тысячу. Потом уточним. Ты забирался так далеко на юг?

— Еще нет.

— В Замбии будем еще южнее.

— Это мелочи, но и такого рода подробности я заранее усвоил в Москве по школьному атласу моего сына.

— Ну не молодчина ли ты?.. А так, понимаешь ли, Малави тянется примерно на девятьсот километров с севера на юг… В смысле же ширины… Не широка, знаете, страна эта: где пятьдесят километров, где двести пятьдесят… С чем бы ее сравнить?..

Я ждал, что Липец сравнит страну с чем-нибудь червеобразным, но неожиданно еще раз обнаружилось, что он кончал географический факультет.

— Малави похожа на ланцетника. Помните, его открыл Паллас у нас в Крыму еще в позапрошлом веке. Ведь ланцетник — он первый среди тех, у кого прочная хорда или позвоночник. Первый с крепким хребтом…

Сравнение было скорее оригинально, чем поэтично, и поэтому, видимо, Юлий Липец добавил:

— А еще Малави — страна бронзовых деревьев.

— Бронзовых?

— Да, весной почти все листопадные деревья покрываются бронзовой или медной листвой, и Малави становится неповторимой… Позднее, к лету, листва зеленеет…

Ах, если бы Липец остановился на этой очаровательной подробности!.. Лирическое настроение мое сохранилось бы, во всяком случае до аэропорта Чилека.

Но он, Липец, еще говорит:

— А если тебе нужна общая характеристика природы, то Малави еще называют африканской Швейцарией: тут тебе и горы, тут тебе и долины, и озера…