Луначарский

— Разумеется, в опере и балете отразились и буржуазные вкусы (Вагнер), и некоторые либеральные веяния (Верди), и даже кое-что от демократического народничества (Мусоргский), но в основе своей весь строй большой оперы, и в особенности балета, с его только в России сохранившейся формой, являются, конечно, придворно-церемониальными и барскими. И все же общекультурная их значимость весьма высока.

Сегодня многое может показаться странным в этом разговоре вождя революции и его первого министра культуры. Однако, как из песни слова, из истории факта не выкинешь. Да и как было не усомниться в том, нужен ли Большой театр России 1919 года, со всех сторон теснимой врагами, голодной и холодной, когда на деньги и топливо, расходуемые на содержание театра, можно было научить, накормить и обогреть несколько тысяч детей? Выбор был не из легких. И сколько мужества, сколько приверженности культуре и ее ценностям нужно было иметь руководителям, чтобы в этих жесточайших условиях принять решение о сохранении Большого театра. А они примут именно это решение.

Вошел секретарь и, нагнувшись к Ленину, сообщил что-то и передал какую-то телеграмму. Услышав лишь одно слово: «прорвали», Луначарский понял, что телеграмма с фронта. Ленин помрачнел и сказал:

— Анатолий Васильевич, извините, вынужден прервать нашу беседу.

— Владимир Ильич, мне при первой вашей возможности важно ее продолжить. Без решения этого вопроса никакое руководство культурой невозможно. Я хотел бы все обсудить и согласовать с вами.

— Постараюсь сегодня вечером пригласить вас.

Была уже глубокая ночь, когда Ленин вновь вызвал к себе Луначарского. Ленин, оторвавшись от бумаг, вышел из-за письменного стола:

— Прошу извинить, Анатолий Васильевич, что вынужден назначить встречу на столь поздний час.

Луначарский был взволнован, но говорил тихо:

— Не страшно. Я люблю работать ночью. Владимир Ильич, товарищи из Пролеткульта требуют от меня решительных действий против старых театров, таких как Александринский, Большой, Малый, подчеркивая их буржуазно-аристократический характер. Пролеткультовцы называют их «гнездами реакционного искусства». Вопрос сложный, он упирается в более широкую и принципиальную проблему: отношение к традициям классического искусства, к культуре прошлого, созданной буржуазно-помещичьим обществом. Конечно, за свое многолетнее развитие эта культура выработала немало важных навыков. Сложились устойчивые художественные традиции, накопился огромный художественный опыт. Однако что это за традиции? Не рутина ли это? Что такое опыт, создавшийся на потребу буржуазно-помещичье-чиновничьего зрительного зала? Могут ли старые формы, выработанные в целях совершенно чуждого нам социально-художественного функционирования, быть сколько-нибудь полезными для нового революционного театра и, скажем шире, для новой художественной культуры? Не является ли просто бессмыслицей стараться новое пролетарское вино влить в старые «императорские» мехи? Речь идет о самой стратегии нашей культурной политики, поэтому я и решил посоветоваться с вами…

Ленин, внимательно слушавший Луначарского, вдруг перебил его:

— Анатолий Васильевич, а сколько часов в сутки вы спите? Вид у вас довольно усталый. Только говорите правду…

— До пяти часов. Иногда даже шесть.

— Негусто. Может быть, мы отложим этот разговор на другой раз? Я хотел бы, чтобы вы выспались, отдохнули…

— Времени совершенно не хватает. А откладывать этот разговор нельзя… От него вся работа Наркомпроса зависит, вся наша культурная политика. Откладывать разговор — значит, откладывать всю работу…

— Ну, хорошо. Тогда согласимся на том, что мы сейчас выпьем чай, подкрепимся и поговорим. Тема действительно серьезная.

Ленин позвонил, и из приемной вышел секретарь лет девятнадцати. В нем Луначарский узнал паренька, которого когда-то, в октябре 1917-го, он привел на работу в Смольный.

— Товарищ Коротков, нельзя ли для нас с Анатолием Васильевичем чай организовать?

Появился чай, и собеседники ненадолго замолчали. Затем Ленин сказал:

— Я помню, Анатолий Васильевич, на чем мы остановились. Продолжайте.

— Я полагаю приложить все усилия к тому, чтобы сохранить все лучшие театры страны. Пока, конечно, репертуар их стар, но мы его обновим. Публика, и притом пролетарская, ходит туда охотно. Эта публика, да и само время, заставят даже самые консервативные театры постепенно измениться. Думаю, что это изменение произойдет относительно скоро. Вести здесь прямую ломку я считаю опасным: у нас ничего взамен еще нет. Да и новое, что будет расти, потеряет культурную нить. Нельзя рассчитывать на то, что на пустом месте, без традиций, музыка сделается социалистической. Нельзя выбросить из культуры Глинку и Чайковского, Моцарта и Бетховена. Нельзя закрыть консерватории и музыкальные училища и сжечь старые «феодально-буржуазные» инструменты и ноты, как того готовы потребовать некоторые сверхреволюционные леваки.