Луначарский

Это был катарсис — «очищение с помощью подобных аффектов», с помощью критики и сочувствия, беспощадной правды и сострадания он старался вернуть в строй товарища по партии. При малейшей надежде на такую возможность Ленин не отталкивал от себя соратников. И только отчаявшись вернуть человека на правильную дорогу, Ленин решительно рвал с ним… рвал с сожалением, сохраняя порой человеческие симпатии, но отказывая в идейном и политическом доверии. Гуманные чувства позволяли Ленину даже спасать своих политических противников. Как беспощаден он был в своей политической цельности и как гуманен в своей беспощадности. Ведь он, разойдясь с Мартовым, ведя с ним и его мировоззрением непримиримую борьбу, буквально спас его после Октября, дав возможность уехать за границу.

Они хотят меня чистить и даже, вероятно, «вычистить» из партии, очистить от меня партию, а ведь Ленин говорил обо мне: «Луначарский на редкость одаренная натура. Он отличный товарищ и любое партийное поручение выполнит превосходно». Было бы нескромно приводить эти слова. Естественно, я умолчу о них, но дух, самый дух ленинского отношения к товарищам по партии я должен передать. Тут речь не о моей персоне, а о сути дела, о ленинских принципах нашей партийной жизни… Вот на этом я и должен сосредоточить мое выступление… 1920-е годы заканчиваются очень жестким отношением к партийным кадрам… Как-то все это развернется дальше?.. Вот и нужно напомнить о ленинских принципах — это мой долг. Дело не во мне, не в моей личной судьбе. Дело шире…

Луначарский разволновался, снял пенсне, протер его и вновь надел.

Нужно будет рассказать на собрании, как Ленин умно и тонко указывал на наши ошибки. Его критика была всегда остра и беспощадна. Я расскажу, как он критиковал меня и Богданова за наше богостроительство и махистские ошибки. Ленин сам сел за изучение философских сочинений Маха и Авенариуса, чтобы доказать, что его товарищи по партии ошибаются. Он выявил линию субъективно-идеалистического философствования, идущую от Беркли к Маху, от Маха — к Богданову и ко мне. Он привлек к этой полемике с нами, махистами, сочинения Дидро и других французских материалистов и сделал их своими союзниками. Ленин не жалел времени на убеждение, на борьбу за товарища по партии, а не против него. Поэтому-то я в июле 1917 года вновь смог вернуться в партию…

Солнце ушло в черную тучу, Луначарский вдруг остановился и посмотрел вокруг. Ему стало как-то зябко и неприятно. Он прошел уже от Красной площади к Москве-реке, и здесь, на набережной, ему подумалось, что это сырое и хмурое утро не предвещает ничего хорошего. Он рассердился на себя: сколько раз в жизни он выступал на самых ответственных собраниях, конференциях, съездах партии, сколько докладов и лекций было в его жизни. Он не готовился специально ни к одному своему выступлению. Ведь вся предшествующая жизнь: учеба, творчество, борьба, деятельность — была подготовкой практической и теоретической, жизненной и мыслительной, эмоциональной и интеллектуальной, бесконечной подготовкой к любому самому трудному выступлению и делу.

А здесь какому-то мальчишке, критику Авербаху поручено выступить по поводу его литературоведческих ошибок, и еще трем таким же недорослям — о его философских, эстетических и политических ошибках, и он, Луначарский, струсил. Он почти не спит! Он ходит с рассвета по Москве и готовится к выступлению!.. Или выступать, когда обсуждают твою жизнь, особенно трудно, если она заведомо поставлена под сомнение? Видимо, дело в том, что нет презумпции невиновности. Ты заранее знаешь, что обвинен и должен оправдываться.

Он не знает, что ему повезет и он всего лишь какую-нибудь пятилетку не доживет до тех времен, когда обвинения будут предъявляться, но не будет предоставляться возможность оправдания.

Да, у него были ошибки… Были, и он заплатил уже за них и тяжкими переживаниями, и выбытием из партии. И он, и Богданов тогда, еще задолго до Октября, в эмиграции были исключены за ошибки. Горький рассказывал, что Ильич говорил тогда ему: «Богданов не вернется в партию, а Луначарский — вернется. Люблю этого человека, в нем есть французский блеск и легкомыслие…» Блеск и легкомыслие… Легкомыслие улетучилось… Боже мой, он, блестящий импровизатор, готовит выступление… Да не просто выступление, а защиту своей жизни, оправдание прожитого и пережитого…

Главное — рассказать, как Ленин относился к товарищам по партии. Как был строг, справедлив, доброжелателен… Главное — вспомнить и рассказать, что Ленин говорил о моих ошибках, как критиковал меня и как помогал встать на ноги, а не топтал…