Луначарский

Вот сидит искусствовед Федор Шмит, импозантный мужчина лет пятидесяти, он создал оригинальную концепцию художественного развития. По его мнению, творческий рост художника повторяет историю искусства. Онтогенез повторяет филогенез. Или, другими словами, художник в своем личном развитии (онтогенезе) движется циклами, художественная культура человечества (филогенез) движется теми же циклами. Всего в движении человека и человечества — пять циклов. Все это Шмит сформулировал в книге «Искусство. Основные проблемы теории и истории».

А вот через ряд от Шмита сидит Федоров-Давыдов, он в своей книге «Марксистская история изобразительных искусств» совершенно не учитывает концепцию Шмита. Помнится, я критиковал эту книгу в печати, подумал Луначарский. В ней Федоров-Давыдов утверждает, что гению заведомо присуща прогрессивность, говорит о патологическом характере художественного творчества. Патологией автор объясняет пророческий дар гения, при этом делает ссылки на Фрейда и психоаналитиков. Это чушь. Неужели я так и написал: чушь? Психоанализ надо оставить в стороне, иначе мы дойдем до того, что и всякую прозорливость политического вождя будем считать патологическим явлением. Несмотря на многочисленные недостатки, помнится, в целом я счел книгу Федорова-Давыдова полезной.

Рядом с Федоровым-Давыдовым сидит Фаворский — отличный график…

Так про себя рассуждал Луначарский, и эта внутренняя работа сознания не мешала ему произносить речь совсем на другую тему:

— Чтобы идти вперед, нужно найти точки соприкосновения со всей прежней культурой, говорил Владимир Ильич. Нельзя построить новую культуру без опоры на классику. Усваивая старую культуру, нужно понять, насколько тот или иной стиль близок к нашим современным чувствам и идеям.

От теоретических вопросов отношения к культурному наследию Луначарский перешел к организационно-практическим проблемам:

— Следует проводить конкурсы, поощряя развитие искусства в нужном направлении. Наше жюри должно отражать равнодействующую общего художественного вкуса, которая соответствует мнению массового зрителя.

Анатолий Васильевич никогда специально не готовил своих выступлений. Он умел мобилизовать в нужную минуту свой жизненный и эстетический опыт, все свои знания и память для яркой импровизации. Начиная говорить, он еще точно не знал, о чем он будет говорить и куда поведет его творческий процесс, ибо речь была для Анатолия Васильевича актом высокого и вдохновенного творчества. Сейчас по ходу выступления ему в голову пришли некоторые идеи, и он заговорил о проблемах теоретических:

— Мы должны задуматься о судьбе живописи в век кинематографа. Киноглаз обладает колоссальными преимуществами в сравнении с глазом живописца, имея возможность давать вещь в движении. Однако у живописи есть своя сила. Во-первых, живопись как бы воплощает знаменитый гётевский призыв: «Остановись, мгновенье, — ты прекрасно!» Она выбирает наиболее важные моменты, причем может отходить от непосредственно наблюдаемой действительности. Во-вторых, живопись стилизует типы и характерную для них реальную обстановку. В-третьих, передает игру света и тени.

Никакое развитие кинематографа и фотографии не отменит и не заменит живописи. Незаменима ее высокая и все усиливающаяся в нашу эпоху субъективность, все возрастающая роль личности художника. При этом от кинематографа и его художественного языка живопись берет и еще возьмет многое.

Луначарский взглянул на часы и понял, что нужно заканчивать выступление: дело было и в регламенте, и в том, что он уже опаздывал на спектакль в театр Мейерхольда.

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Философ Леонтьев пророчил, что в России родится Антихрист.

* * *

Сталин жил в Кремле в так называемом «белом коридоре». Его непосредственным соседом был Демьян Бедный, а где-то рядом обитали Каменев и другие вожди (я еще помню «честное пионерское всех вождей»). В конце 1920-х годов Сталин отселил «соседей по коммуналке» в особняки. Демьян Бедный, например, получил весь особняк графа Панина, у которого служил секретарем Фонвизин.

Глава тридцать четвертая ЧИСТКА

С выставки Луначарский шел вместе с Михаилом Кольцовым. В этом писателе жили журналистская хватка и журналистское любопытство ко всему происходящему вокруг. Сначала они говорили о выставке, а когда тема была исчерпана и наступила небольшая пауза, Луначарский неожиданно для себя разоткровенничался:

— Позволю себе поделиться с вами, может быть, посоветоваться. Одно обстоятельство меня огорчает, тревожит. Я был избран в президиум на Втором Всероссийском съезде Советов ночью 25 октября 1917 года, сразу после взятия Зимнего. С тех пор я неоднократно переизбирался и бессменно был членом президиума ВЦИКа. Сейчас меня не переизбрали. Это меня огорчает…

Кольцов живо откликнулся на эту заботу Анатолия Васильевича и взглянул на дело весьма оптимистично:

— Я полагаю, что это какое-то бюрократическое недоразумение. Вам следует позвонить товарищу Сталину и в тактичной форме указать на эту явную несправедливость.