Луна и солнце

Русалка пела ей: «В песне я предостерегла тебя: „Берегись, хищник не дремлет!“ — ведь я боялась, что он издалека почует кровь, так же как акулы, и нападет на тебя. Я пела, пока не поняла, что ты либо в безопасности, либо мертва, и пока совсем не охрипла. Но ты бесстрашна и не внимала моим предостережениям».

Вокруг навершия клетки закружился водоворот русалок и водяных, нежно прикасающихся друг к другу, гладящих гибкие тела, сладострастно вздыхающих.

«Я не стала больше пугать тебя, — вскрикнула русалка, — и пела тебе о любви и страсти, и в конце концов ты услышала и научилась понимать меня!»

— Русалка… — прошептала Мари-Жозеф.

Русалка издала резкий, неблагозвучный стон и стала взбираться по ступеням. Мари-Жозеф обняла ее и попыталась остановить. Рисунки веером полетели на доски помоста.

— Не надо, пожалуйста, прошу!

Русалка заплакала. Мощными когтями она могла бы растерзать руку Мари-Жозеф, но та даже не шелохнулась.

— Я не могу освободить тебя, — призналась девушка. — Куда ты поплывешь? Море слишком далеко, поблизости нет даже реки. Ты принадлежишь его величеству. Если ты сбежишь, моего брата ждет опала.

Русалка зарычала, показав клыки, а потом, в ярости подняв огромный сноп брызг, бросилась в фонтан.

Мари-Жозеф зарыдала:

— Русалка, подруга…

Глава 16

Мари-Жозеф, спотыкаясь, поднималась по Зеленому ковру, торопясь уйти из сада, пока кто-нибудь не заметил, как она бежит, забрызганная грязью, мокрая от росы, босая. Вот если бы можно было поскакать домой на Заши… Ступни у нее совсем онемели. Она прижала к себе стопку эскизов, укрывая свои новые, опасные знания под теплым плащом шевалье. Отчаяние русалки неотступно кружило вокруг нее, словно высматривающий добычу хищник.

Взойдя по лестнице, она заглянула в комнатку Ива. Он тихо похрапывал. Ряса, рубашка и сапоги неряшливой вереницей обозначили его путь от двери до кровати. Она положила зарисовки на письменный стол и стала трясти его за плечо, пока он не пробормотал, что совсем проснулся, но тут Мари-Жозеф передумала и спрятала эскизы.

«Если я расскажу Иву о русалке, морской женщине, неужели он мне поверит? — думала она. — Но если я покажу ему… Если покажу всем…»

Вернулась Оделетт с хлебом и шоколадом на подносе. В новом утреннем муслиновом платье с узором из веточек она сияла здоровьем и красотой.

— Я останусь с вами, — с мрачным видом сообщила она, поставив поднос на приоконный столик.

Мари-Жозеф, встревоженная и расстроенная, долго не могла вспомнить, о чем ведет речь Оделетт и откуда взялось новое платье. Но потом все всплыло в ее памяти: и домогательства Шартра, и ее собственное обещание, и подарок Марии Моденской.

— Но только до тех пор, пока положение вашей семьи не упрочится, чтобы я смогла вернуться домой с почетом. Я и сама попробую заработать денег. Я уже не буду служить вам, но по-прежнему готова помогать, ведь вы, мадемуазель Мари, ничего не понимаете в моде. Никто больше не будет называть меня рабыней.

— Я принимаю ваши условия, мадемуазель Оделетт, и буду благодарна вам за помощь.

Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку. Оделетт обняла подругу, прижавшись лбом к ее плечу. Внезапно Оделетт задрожала и отпрянула. Ее темные глаза заблестели от слез.

— Когда вы уедете, я буду скучать, сестра, — сказала Мари-Жозеф. — И все же я сделаю все, чтобы вы скорее обрели независимость.

Вновь овладев собой, Оделетт с достоинством склонила голову в знак согласия, а потом перешла за столик, накрытый для завтрака. Мари-Жозеф присоединилась к ней, усевшись на приоконный диванчик, и налила в чашки шоколада. Геркулес принялся тереться о ноги и мяукать; Мари-Жозеф налила ему в блюдце теплого молока.

— Я и вправду ощущаю запах шоколада?

В комнату вошел Ив. Он провел пальцами по волосам, и они локонами, изящнее любого парика, ниспали ему на плечи. Он взглянул на Оделетт:

— А мое место?

— Можете принести себе стул, — совершенно хладнокровно откликнулась Оделетт. — Вам это вполне по силам.

Он нахмурился:

— Хватит, я хочу есть. Оделетт, уступи мне место сейчас же.

— Меня зовут не Оделетт. Меня зовут Халида.

Ив расхохотался:

— Халида! А в следующий раз ты скажешь, что решила принять магометанство!

— Да, решила.

— Я дала мадемуазель Халиде вольную и отныне считаю ее нашей сестрой.

— Что?

— Я ее освободила.

— Повинуясь минутному капризу? Она же единственное наше хоть сколько-нибудь ценное достояние!

— Она принадлежала мне, и я могу ее освободить.

— Через пять лет, когда достигнешь совершеннолетия, но не раньше.

— Я дала ей слово. Она свободна. Она — наша сестра.

Он пожал плечами:

— Я не подпишу вольную. — И, обращаясь к Халиде, произнес: — Не бойся, я никогда тебя не продам, но не можем же мы жить при дворе без служанки!

Оделетт-Халида вскочила так стремительно, что опрокинула стул, и бросилась в спальню Мари-Жозеф.

— Ив, как ты мог!

Он поднял стул, уселся и налил себе шоколада.

— Я? Я только пытаюсь сохранить наше высокое положение.

Он макнул кусочек хлеба в шоколад и проглотил сладкую, пропитавшуюся шоколадом массу, вытирая подбородок ладонью.