Луна и солнце

Внезапно ночь огласилась негромкой мелодией. Это Шерзад запела колыбельную, которой морские люди убаюкивают своих младенцев.

Мари-Жозеф стала вторить русалке. Капли росы покрыли одеяло у нее на плечах, ее волосы, сияющую корабельную краску и позолоту.

Мари-Жозеф почти заснула и тут же встрепенулась. Окончательно проснувшись, она подняла голову и тихонько запела.

Стражник на носу корабля задремал было, уронив голову на грудь, снова вскинул голову, обводя вокруг изумленным взглядом, взвел курок. Он получил приказ при попытке к бегству застрелить Шерзад. Снова уронил голову и захрапел.

Мари-Жозеф выскользнула из-под одеяла, украдкой подобрала валявшуюся на палубе шпагу-трость Люсьена и повернула рукоять. Раздавшийся лязг показался Мари-Жозеф громче скрежета, с которым киль протаранили подводные камни. Однако никто не проснулся.

Она вытащила из ножен сломанный клинок. От него остался обломок длиною примерно в ладонь, с явно не утратившим остроты лезвием. Сняв туфли, Мари-Жозеф осторожно пробиралась по палубе. Она тихонько прокралась мимо стражника, вползла на бушприт и стала пробираться по нему, трепеща от шелеста собственных юбок, боясь хотя бы одним неверным, неловким движением разбудить стражника. Но песнь Шерзад наслала на него очарованный сон и словно невидимыми крылами объяла Мари-Жозеф.

Глаза у Шерзад горели алым огнем.

— Не забывай, теперь моя жизнь — в твоих руках, храни меня в своем сердце.

Мари-Жозеф просунула обломок клинка под веревку сети. Под стальным лезвием та распалась на отдельные волокна. Потом Мари-Жозеф перерезала еще одну веревку и еще. Грубые веревки быстро затупили клинок. Она стала перепиливать стропы, сильнее налегая на обломок шпаги. Шерзад встрепенулась, заволновалась, забилась, там просунув ступню сквозь дыру в сети, здесь прорвав веревки когтями. Голос у нее пресекся, и колыбельная растворилась в стонах. За спиной у них мушкетер всхрапнул и проснулся.

— Нет! — вскрикнул он.

Шерзад издала торжествующий, пронзительный вопль. Она вырвалась из сети и кубарем полетела в море. Возле уха Мари-Жозеф просвистела пуля и с шипением упала в воду. Мари-Жозеф в ужасе затаила дыхание, сжимая одной рукой обломок шпаги, а другой — бушприт. Она стала в отчаянии вглядываться во тьму, надеясь, что Шерзад не ранена.

И тут лицо Мари-Жозеф обдал целый фонтан прохладных соленых брызг. Шерзад рассмеялась, крикнула преследователям что-то насмешливое, словно бросая вызов, и исчезла.

Корабль застонал и снялся с мели. Мари-Жозеф схватилась за бушприт, потрясенная, вне себя от счастья.

— Спускайтесь на палубу, мадемуазель де ла Круа.

Она повиновалась его величеству и сползла на палубу, стыдясь, что король и свита увидят ее ноги, открытые до колен. Как только она слезла на палубу и обернулась, двое мушкетеров навели на нее пистолеты, а трое матросов угрожающе подняли пики.

— Пожалуйста, верните его величеству мою шпагу.

Люсьен стоял без шляпы; он казался невозмутимым и бодрым, словно и не спал.

— Передайте шпагу эфесом вперед.

Ее жизнь, а может быть, и жизнь Люсьена зависела от того, сумеет ли она сдаться, не подвергая хотя бы тени опасности короля, даже с обломком шпаги. Она сделала, как сказал Люсьен. Людовик принял ее капитуляцию.

Матросы увели Мари-Жозеф и втолкнули в трюмный отсек, где хранились скользкие, покрытые водорослями якорные канаты.

Сидя в душном маленьком помещении, она потеряла счет времени. То ей казалось, что уже начался день, то мнилось, будто уже наступила ночь; но когда у нее под ногами застонал и сдвинулся киль, она поняла, что только-только рассвело.

«А вдруг они направили корабль на рифы и бросили, а меня оставили здесь одну взаперти? — размышляла она. — Только бы взяли с собой Люсьена. Того, кто так ненавидит море, нельзя топить!»

Тяжело вздохнули помпы, забирая воду. Корабль снялся с мели. Когда он вошел в воду, откуда-то издалека, из морских просторов, донесся голос Шерзад и гулко, словно в барабан, ударил в корабельную обшивку. Не помня себя от удивления и восторга, Мари-Жозеф откликнулась на ее зов. Видимо не расслышав ее, Шерзад снова заговорила, умоляя ответить. «Ну же, скорее, — взмолилась она, — не молчи, я больше не в силах выносить безмолвие!»

В отчаянии Мари-Жозеф заколотила кулаками в переборку, пока не набила на исцарапанных руках синяки.

Открылся люк, Мари-Жозеф ослепил поток хлынувшего света.

— Довольно, хватит шуметь! — Перед нею стоял король. — Вы уже третий раз на дню исчерпали мое терпение.

— Неужели вы ее не слышите? Я освободила ее, и она сдержала слово, она покажет мне ту самую пещеру.

— Я ничего не слышу. Она исчезла.

— Тише! Послушайте.

Король прислушался, храня скептическое молчание. Ему удавалось различить только покачивание корабля, жалобные стенания снастей и переборок, грохот помп. Но где-то в глубине, под бременем всего этого шума, раздался голос Шерзад, пропевший несколько низких мелодичных нот.