Луна и солнце

Мадам Люцифер была значительно ниже Ива, и потому, глядя на нее, он невольно опускал взгляд на ее обнаженную грудь. Ее соски упирались ему в ребра, ее пальцы перебирали пуговицы его рясы, ее живот терся о его член. Происходящее выглядело столь же недвусмысленно, как если бы они сбросили одежды на глазах у всех.

— Мадам, простите меня…

— Конечно, только перестаньте сопротивляться…

— Вам известно, что я священник…

— Какая разница!

— И ваш брат!

Мадемуазель д’Арманьяк передала медаль мадам Люцифер. Они обе рассмеялись и потянули за цепочку.

— Отец Ив, к чему так мучить себя? Всем все равно. Ваша сестра одаривает своими милостями месье шевалье…

— Не может быть!

— …и известного своим распутством месье де Кретьена…

— Не оскорбляйте мою сестру, мадам!

«Но неужели сказать правду означает оскорбить? — в смятении думал он. — Мне следовало спасти ее, отослать назад в монастырь, я не должен был пускать ее в Версаль!»

— …и даже короля. А вы столь щепетильны!

Удерживая его за цепочку, словно за узду, она запустила другую руку ему под рясу.

Он вырвался, прежде чем она успела его схватить. Она не сумела вовремя выдернуть руку, застрявшую меж двух пуговиц, и, невольно подавшись за ним, почти упала на него.

— Вы внебрачный сын его величества… Значит, ваша сестра — его внебрачная дочь!

Мадам Люцифер наконец освободила руку из складок его одежд. Мадемуазель д’Арманьяк расхохоталась. Обе они принялись преследовать его, точно фурии.

— Всем известно, — не отступала мадам Люцифер, — что его величество устраивает подобные празднества только в честь своих фавориток. Вы же не станете этого отрицать.

Пятясь, спотыкаясь и тщетно пытаясь спастись, Ив лицом к лицу столкнулся с папой Иннокентием и его кардиналами. Если папа был мрачен, то, увидев Ива, окончательно вышел из себя.

— Ваше святейшество… я… я…

— Ступайте в часовню, сын мой, — велел папа Иннокентий, — и предавайтесь размышлениям о сущности греха.

— Отец де ла Круа!

Навстречу Иву шествовал его величество. За ним следовали его карусельные отряды, кавалерия всех времен и народов, облаченная в самые причудливые костюмы. Король в римских доспехах сверкал бриллиантами и рубинами стоимостью миллионы ливров. Пышные белые перья, словно мантия, ниспадали ему с гребня шлема на плечи и спину. Когда он впервые появился на публике в роли Цезаря Августа, ему было двадцать восемь лет. И сейчас король казался не старше.

Его величество взял Ива за плечи и обнял на глазах у всей своей кавалерии, всех придворных, всех иностранных монархов, всех князей Церкви.

— Займите место справа от меня, сын мой.

— В часовню, — повторил Иннокентий, — и особенно поразмыслите о грехе гордыни.

Ив сделал шаг к его величеству.

Но тут, за воротами, он заметил Мари-Жозеф: она стояла возле серой в яблоках лошади и, подняв голову, глядела на графа де Кретьена. «Едва ли она смогла бы глядеть на него снизу вверх в других обстоятельствах!» — подумал Ив, но тотчас догадался, в какой еще ситуации она могла бы так на него смотреть. Мари-Жозеф дотронулась до ладони Кретьена. Тот поднес ее руку к губам и надолго задержал в своей, не желая отпускать, как это обычно бывает с влюбленными. Потом он ускакал во тьму. Мари-Жозеф заторопилась прочь и скрылась из глаз.

— Отец де ла Круа! — позвал папа Иннокентий.

— Пойдемте со мною, — позвал его величество. — Поужинайте. Мне по душе мужчины со здоровым аппетитом.

— Я… Простите, ваше величество! — взмолился Ив. — Я обязан повиноваться его святейшеству.

Он бросился со двора и исчез во мраке.

Как ни пыталась Мари-Жозеф ускользнуть в тень, за ее спиной все равно слышались шаги. Спрятаться за апельсиновым деревцем в придворном роброне было невозможно. Преследователь вырос перед нею, грозный и неумолимый.

Брат схватил ее за плечи, уставившись на нее безумным взором: волосы у него растрепались, ряса расстегнулась. На груди у него висела массивная медаль, запутавшись в цепочке распятия.

— Ив?

— Эта связь тебя погубит! — вскричал он.

— Какая связь?

— Он околдовал тебя?

— Кто? О чем ты? Ты же не веришь в колдовство.

— Этот коварный атеист…

— Граф Люсьен лишь вразумлял, наставлял и просвещал меня. Как ты можешь обвинять его в таких мерзостях?!

— Он развращает женщин…

— Я не видела от него ничего, кроме добра. Я восхищаюсь им…

— …и обольстит тебя, если уже не обольстил!

— …и люблю его. Если он предложит мне стать его любовницей, я немедля соглашусь!

— Ты такая же распутница, как наша мать!

— Да как ты смеешь?! — воскликнула Мари-Жозеф. — Наша мать? Ты лишился рассудка?

— А ты лишилась добродетели? Наверняка как наша мать: король соблазнил ее и зачал и меня, и тебя…

— Ив, ты просто смешон.

Он перестал бредить, и в его глазах забрезжила надежда. Если бы не его замешательство и растерянность, Мари-Жозеф подняла бы его на смех.

— До моего рождения мама и папа прожили на Мартинике два года! Неужели король мог тайно пересечь Атлантику и неузнанным проникнуть в Фор-де-Франс?

— Но я-то родился во Франции.

— Это правда, — сказала Мари-Жозеф.

— Король признал меня.

Ив не выдержал и разрыдался.