Луна и солнце

Песнь русалки постепенно смолкала; образ мертвого водяного, погружающегося во тьму, что царит ниже крошечных живых фонариков и сияющих живых лент, постепенно тускнел и наконец исчез. Образы поблекли и растворились в пустоте. Склонив голову, Мари-Жозеф отерла слезы рукавом. Перед ее взором снова предстал реальный мир.

Сердце у нее замерло, когда она поняла, что его величество хмурится, его святейшество глядит с самым свирепым видом, Ив вот-вот лишится чувств, а придворные в ужасе перешептываются. Однако слушатели-простолюдины вздыхали, а некоторые даже прослезились от жалости. Граф Люсьен за спиной его величества устремил взгляд на пол. Локоны парика скрывали его лицо.

— Это все, — прошептала Мари-Жозеф.

— Языческий обряд, — проронил его святейшество. — Вы услышали о таких нечестивых церемониях от дикарей, мадемуазель де ла Круа?

Его величество поднялся с кресла:

— Неужели морская тварь не хочет оставить себе блестящий камешек на память о водяном?

Лоррен засмеялся шутке его величества, наслаждаясь тревогой Мари-Жозеф. Месье чуть слышно усмехнулся, но вся эта история явно не столько развеселила, сколько опечалила его.

Русалка пропела томительно прекрасную мелодию, живое воплощение любви и горя.

— Я хотела захоронить блестящий камешек вместе с ним, — пропела Мари-Жозеф, воссоздавая русалочьи образы, — опустить камешек в бездну вместе с телом моего возлюбленного в знак того, что и я когда-нибудь умру и в смерти воссоединюсь с ним.

— Так, значит, — осторожно спросил его величество, — она не притязает на бессмертие?

— Нет, ваше величество.

— Мы все обретаем бессмертие в любви Господней, — подчеркнул его святейшество. — А верит ли морская тварь в воскресение мертвых? В жизнь вечную в Господе?

— Жизнь вечна сама по себе, — пропела Мари-Жозеф, вторя его святейшеству. — Люди живут, люди зачинают и рождают новую жизнь, люди умирают. Люди никогда не возвращаются.

На лице его святейшества изобразилось крайнее отвращение.

— Это уже не смешно, мадемуазель де ла Круа! Вы переходите всякие границы! Даже язычники более благочестивы! Вы осмеливаетесь излагать еретические идеи!

— Я не выдумала ее историю, ваше святейшество, — стала оправдываться Мари-Жозеф. — Пожалуйста, пожалуйста, поверьте! Именно так все рассказала мне морская женщина, а она не знает, что такое ересь…

— А вот вам следовало бы знать, — отрезал Иннокентий.

— Но она могла бы воспринять Господа! — воскликнула Мари-Жозеф. — Могла бы принять Его в себя, если бы ваше святейшество ее научили! Вы могли бы принести учение Христа морским людям…

— Да как вы смеете?! — прервал ее Иннокентий. — Вы предлагаете мне обратить в христианство бессмысленных тварей?

— Она думает, что Иисус предназначал Нагорную проповедь хлебам и рыбам, — вставил Лоррен.

Никто не рассмеялся, услышав эту язвительную шутку; граф Люсьен поглядел на Лоррена с откровенной враждебностью.

— И где же блестящий камешек? — вопросил его величество, не удостаивая вниманием ни Лоррена, ни графа Люсьена. — Тот камешек, что она хотела захоронить в пучине вместе со своим возлюбленным?

Русалка зарычала. Мари-Жозеф вздрогнула, потрясенная, но не удивленная ее ответом. Она помедлила, надеясь, что ей не придется лгать.

— Кто-то забрал его, ваше величество.

— И кто же?

— Один… матрос.

Русалка вознегодовала, забив раздвоенным хвостом и окатив спину Мари-Жозеф холодной зловонной водой.

— Ваше величество, неужели это не доказывает, что русалка говорит со мной? Ведь иначе я не могла узнать об этом камне.

— Глупышка, — вздохнул его величество, — откуда мне знать, существовал ли этот камень вообще?

Он печально посмотрел на нее. Она поняла, что далее он произнесет смертный приговор.

— Пощадите ее, — прошептал какой-то простолюдин из задних рядов.

Остальные подхватили как рефрен:

— Пощадите, пощадите, пощадите!

Лицо его величества омрачилось, а Мари-Жозеф захотелось крикнуть зрителям: «Разве вы не знаете, его величество нельзя переубедить ни лестью, ни угрозами?!» Своим сочувствием зрители только усугубляли отчаянное положение русалки. К крикунам направился мушкетер; толпа затихла.

— Вы поступили очень умно, — сказал его величество Мари-Жозеф, — когда попытались спасти свою любимую питомицу, превратив ее в Шахерезаду.

Все придворные рассмеялись, кроме графа Люсьена.

— «Тысяча и одна ночь в океане», сочинение Шахерезады — морской твари! — крикнул Шартр.

Русалка тяжело вскарабкалась на лестницу, пробралась мимо Мари-Жозеф на верхнюю ступень и свирепо воззрилась на короля.

— Шшшрррзззаааддд! — выдохнула она.

— Надо же, талантливая мадемуазель де ла Круа научила ее говорить! Впрочем, попугаи преуспели в этом больше!

Месье захихикал:

— Попугай! Попка-Шерзад!

— Легенда требует… — начал его величество.

Смех тотчас умолк.

— …чтобы я даровал ей еще один день жизни.

Пораженная, охваченная невыразимой благодарностью, Мари-Жозеф бросилась к ногам короля и поцеловала холодные безучастные бриллианты, оторачивающие полы его платья. Его величество мимолетно погладил ее по голове.