Луна и солнце

— Они и в самом деле были одержимы демонами, какие могут быть сомнения! Инквизиция спасла нас от сатанинских козней!

— Если взгляды на их природу уже однажды изменились, то почему бы им не измениться снова? — сказал граф Люсьен, обращаясь к королю. — Остается проверить, точно ли русалка говорит на человеческом языке, а значит, не может считаться тварью. Наступил век науки. Если я правильно понял отца де ла Круа — если нет, полагаю, он меня поправит, — наука нуждается в доказательствах. Позволим же мадемуазель де ла Круа доказать свою гипотезу.

Его величество перевел взор на лицо графа Люсьена. И наконец, совершенно безучастно, вымолвил:

— Что ж, согласен.

Глава 20

Мари-Жозеф вступила в русалочью темницу и на мгновение замерла, борясь с приступом головокружения. Вода в бассейне помутнела. Мари-Жозеф села на дощатый помост, чтобы не потерять равновесия и не упасть. Руку у нее нарывало.

Она шепотом позвала русалку по имени. «Я расскажу о тебе его величеству, он обещал меня выслушать. А ты должна поведать ему историю, какую я никогда бы не смогла выдумать. Такую, чтобы растрогала его. Привлекла его на нашу сторону».

Русалка зарычала, демонстрируя свое презрение к королю. Она заявила, что готова драться с беззубым, чтобы обрести свободу. Если земная женщина сбросит его в бассейн, русалка своим пением заставит его сердце остановиться, а внутренности растаять как лед.

— Не говори так! Вдруг кто-то еще научится тебя понимать и подслушает?

Русалка подплыла к ней. Ее песнь, пропетая шепотом, переносила в мир одиночества и отчаяния. Вокруг ее пути медленно распространялась рябь. Мари-Жозеф опустила руку в воду, надеясь, что прохлада утишит боль. Круги, разошедшиеся по воде от ее движения, встретились с теми, что создала своим плаванием русалка; их игра на миг очаровала ее, заставив забыть о страданиях.

Русалка схватила Мари-Жозеф за распухшую руку. Ноздри у нее раздулись. Мари-Жозеф ахнула; боль от прикосновения вернула ее из горячечного бреда в реальность.

— Пожалуйста, отпусти, мне больно!

Но русалка не хотела ее отпускать. Глаза ее засветились, отливая темным золотом. Она обнюхала и облизала распухшую кисть Мари-Жозеф. Следуя по дорожке воспаленных пурпурных надрезов, она закатала рукав охотничьего платья Мари-Жозеф, обнажив повязку. Она тихонько запела, выражая беспокойство, но потом сменила тональность, пытаясь вселить в Мари-Жозеф уверенность, что все будет хорошо. Она покусала повязку; длинными пальцами, снабженными острыми когтями и плавательными перепонками, развязала окровавленный холст. Промокший, он легко отстал от тела. Ее глазам открылась воспаленная рана.

За стенами шатра послышался приближающийся конский топот; затем всадники, видимо, спешились. Раздались голоса, и в шатер вошел граф Люсьен; только его неровные шаги могли так отдаваться по деревянному настилу, только его трость-шпага — так постукивать в такт шагам по доскам.

Русалка поцеловала руку Мари-Жозеф, обведя языком надрез и обильно выпустив на него слюну. Запекшаяся корка вскрылась и стала сочиться кровью. Мари-Жозеф охватила дурнота.

— Что она делает? — Граф Люсьен говорил тихо, но беспокойство в его голосе удивило Мари-Жозеф.

Русалка отпустила ее и ушла под воду.

— Не знаю, — ответила Мари-Жозеф. — Она мне не сказала.

А русалка спаслась бегством. Маленький земной человек в затейливой второй коже не был к ней жесток, в отличие от другого, облаченного в черное. Маленький человек вызывал у нее скорее не страх, а любопытство, и все-таки она его опасалась. Если бы он был возлюбленным земной женщины, она доверяла бы ему больше. Но земная женщина пока не избрала его своим сердечным другом.

Оставшись одна на дне бассейна, она заплакала. Она надеялась, что сумела помочь земной женщине. Достаточно ли она целовала ее больную руку? Она надеялась, что да. Она боялась поведать своей союзнице, что она делала с ее рукой, боялась посвятить ее в тайну своих целительных способностей, ведь если земные люди узнают о ее скрытом даре, то вырежут ей язык и унесут с собой. Один из них станет носить его на шее, на сплетенной из водорослей цепочке, как моряки. Их глупость внушала ей ужас.

«Я все время испытываю страх, — думала она. — С тех пор, как попалась в сеть, с тех пор, как оказалась в трюме галеона, хотя прежде никогда ничего не боялась!»

Страх вызывал у нее злобу. Если земная женщина умрет от ран, русалка останется одна, утратив единственную союзницу, которая помогла бы ей бежать. А она во что бы то ни стало должна бежать.

Люсьен стоял и смотрел, как рана Мари-Жозеф сочится кровью.

— Остановите ее, — сказала Мари-Жозеф, и в голосе ее послышались нотки паники.

— Сейчас, одну секунду. Кровь…

Он замялся, не желая пугать ее объяснениями, что выпускает яд.

— Сейчас, еще чуть-чуть.

Он снял перчатки и порылся в переметной суме в поисках корпии, холста, винного спирта.

— Будет больно.