Лукавый Шаолинь

— В этом, конечно, были свои преимущества, — усмехнулась я, — меня все жалели. Учителя завышали оценки и наперебой расхваливали мой ум и красоту. Дети дружили со мной и делились всем, что у них было — сладостями, игрушками, книгами, тамагочи. Ха! Они не знали, что всего этого добра у меня хранилось куда больше, чем у них. Никогда не прощу, что эти мерзкие Гоша с Кешей забыли про мой День Рождения. А наше с Элей путешествие в Краснокрестецк! Это же тоже им назло. Какого страха мы натерпелись, когда встретили человека с мешком на голове.

— Кого-кого?

— Мужчину, у него, наверное, лицо было страшно изуродовано, поэтому он носил мешок.

— Вполне возможно, что он носил мешок по другой причине.

— Не важно. Это мой ночной кошмар, да и Элькин тоже, которая никогда не признается, что боится. Она — своеобразная девушка. Просто повернутая на боевых искусствах, но при этом неуклюжая, как медведь. Зато прекрасно играет на флейте и выглядит, как фея Кренского озера. Иногда Эля бывает упрямой, но в целом — она жизнерадостная, и всегда пытается меня расшевелить. Хотя ей самой живется несладко с необычным даром чувствовать границы светлых зон. Но у нее хотя бы родители нормальные, не то что мои…

— Они просто тебя не любили.

— Кто?

— Родители.

— Да хватит тебе, конечно, любили, — сказала я, — просто они такие, Кеша и Гоша. Странные и холодные.

— Нет, извини за правду, но они тебя не любили, — прошептал Френд.

Я уже порядком набралась, поэтому налила себе еще вина и заплакала. Муж утешал меня:

— Зато я тебя люблю. У меня все было еще хуже. Родители не любили, как и тебя — прятали одежду, били, запрещали общаться с друзьями, а все для того, чтобы уехал из Краснокрестецка и стал строителем, как отец. Но я не могу жить без этого чертового города. Не могу.

И… ушел в армию. Ты знаешь, Иней, почему наше поколение называют мертвым? Потому что ребят моего возраста осталось в живых очень мало. Безумно мало. Всех забрала в свои объятья мать-война, Чеченская резня. Другие погибли от наркотиков и в перестрелках. Вы — дети лихих девяностых, в куклы играли, а мы уже держали в руках оружие. И убивали. Да, я убивал не раз, Иней. Но больше не хочу. А сегодня на арену жизни выходите вы, поколение Y, вы — успешные во всем, самые талантливые и удачливые. За вами — жизнь. А за мной — старуха, которая давно точит косу и подмигивает пустым глазом. Я уже давно мертв, Иней.

— Ты знаешь, что твой отец — убийца? — тихо спросила я.

— Да, конечно. Убить целый город — это еще хуже, чем человека. Но вода, которую дает Веренское море, построенное на костях, нам нужна, чтобы жить. Как смешно.

— Скажи это церкви, которая покоится на дне! И людям, потерявшим родину.

— Я стараюсь не задумываться. От глубоких мыслей жизнь кажется страшнее. Краснокрестецк — вот мое все.

— Неужели тебя не тянет прыгнуть в эту воду?

— Тянет, даже больше…

Но Френд не договорил, потому что пришли друзья, которым в тот вечер я была абсолютно не рада. Это было так по-краснокрестецки — заходить без предупреждения, чтобы попить чайку. В Верене о встрече принято было договариваться за неделю.

А на следующее утро Илья уехал, пообещав вернуться через неделю. Я проводила его с тайной радостью: наконец-то останусь одна. Смогу разложить по полочкам свои впечатления о городе. Я записалась в библиотеку, вволю ходила по магазинам, сделала генеральную уборку. Опробовала несколько новых видов кос, ведь мои волосы уже достигли пола. И общалась с друзьями по Интернету до красных «кроличьих глаз». Со всеми, кроме Асмодея и Ерша.

36

Но потом со мной случилось странное. Стоял обычный августовский день. Я гуляла по Краснокрестецку, радуясь солнцу. Город казался таким безмятежным и мирным. Надежным защитником от проблем внешнего мира. В который раз я удивилась казарменной чистоте улиц и отсутствию современных зданий. Советский Союз семидестых годов.

И вдруг я увидела забор с колючей проволокой. И остановилась, широко раскрыв глаза. Безотчетный ужас охватил меня. Хотелось лечь на землю, закрыть голову руками и завизжать. Только тогда я осознала, что нахожусь в тюрьме. Пусть огромной, пусть с магазинами, озерами, лесами, парками и детскими площадками, но тюрьме. И почувствовала себя очень плохо. Не в силах отвести взгляд от колючей проволоки, я ощутила, как меня накрывает волна панической атаки.

А потом я побежала так, как не бегала больше никогда. К проходной. Чтобы уехать в Верену, туда, где жили мои друзья и пусть непутевые, но родители. К своей жизни и к себе самой — красивой девушке-сталкеру.

Зазвонил телефон. Оказалось, это Ёрш. И тут меня прорвало: я заплакала от ужаса за свое будущее.

— Иннушка, пойми, если ты сейчас выйдешь из проходной, то вернуться уже не сможешь, — мягко сказал сталкер, выслушав мою несвязную речь. — Такие решения надо принимать в спокойном состоянии. Возвращайся домой, выпей кофе, посмотри комедию. Тебе станет легче.

— Я не люблю Френда!

— Я знаю.

— Я — непроходимая дура, что вышла за него замуж.