Лукавна и Сосипатр

А Лукавна, посмотрев на сына и потерпев могущественное поражение, сдулась, пошла куда-то в поликлинику, где заговаривают страхи и зубную боль. Потом уехала в деревню, бросив городскую квартиру, и коротала век свой до начала трёх дней мрака (по ряду пророчеств, одно из последних апокалиптических бедствий) в деревенской келье, по ночам бухаясь на набухшие, как бы чужие колени и прося прощения грехов. И молитва срывалась с уст Сосипатрицы: «Увидеть бы его!»

Сосипатр услышал по неслышимому эфиру, как рыдает мама, приехал к ней на бричке. Привез манны сокровенной, перепелов, с неба упавших, солнечного света прихватил краюху, и кафтан (не целлофановый — всамделишный, из чистого золота добродетелей). И уж как радовались вместе за трапезой ненасытной, уж как Лукавна счастлива была! Одно только, бывало, Лукавна просит у сына: «Уж ты мне, ненаглядненький, имя какое другое дай!»

И как имя ей Христово дали, так и преставилась — царство ей небесное, упокоившись от сей жизни бредового сна и от всех её перипетий. И уже тебе ни помыслов принимать, ни больных подмывать, и судомойкой не быть, чтобы живой святой стать; и свечки по ночам не зажигать. Упокоилась Лукавна Сосипатровна (в схиме Фенодора Амфилоповна Триликая-Триипостасная).

Сосипатр тоже имя поменял. Нарекли его Папой Григорием Двоесловом, по имени автора литургии. И ударился Григорий по монастырям. Ставил матери на вечное поминовение, с детьми странствовал по кладбищам; полюбил свечную молитву по ночам (читал акафист матери, составленный ещё при жизни). По вечерам ходил к марихуанщикам, покупал им чашку кофе и плакал с ними вместе. А когда местный крестный отец Выпучи-Глаз на него было взъелся и полез откуда-то, как змей-горыныч из-под горы, Папа Григорий Двоеслов взял бенедиктовский экзорцический крест, прочел молитву против бесов, прибавил ещё пару молитв из другого молитвенника — и привидение исчезло, будто не бывало, а кайфующая братия обратилась в веру.

Лукавна и Сосипатр

Лукавна Сосипатровна Калика Перехожая была ведьма не простая. Работала когда-то на фабрике по обработке человеческой кожи, абажуры делала, плакалась в жилет. Родила сына, кухонного философа, да мужу Дуриану портки штопала, когда просиживал их до дыр в ученом офисе.

Однажды Лукавна сдуру взяла и родила сына — Сосипатра. Думали, правда, назвать Сосиматром, но решили: лучше по родовым метрикам, в честь отца Лукавны, бывшего хорунжего, умершего то ли от блох, то ли от тифа в страшном сарае времен мировой войны с духами преисподней. Лукавна хотела как-то иначе, но да пришлось увековечить память отца, и мальчика назвали Сосипатром. Бабка, правда, Тьмутаракань Борисовна Вытаращи-Глаза, не сдавалась и называла его «Сосиматр».

К школе конфликт между матерью и дочерью быстро улегся и, как-то поделив между собой мальчика, стали то давать, то брать, то лепить из него, то опять превращать в пластилиновую массу. И так скульптурили, и эдак выводили… Ну, словом, ничего не осталось от Сосика. Лет до пятнадцати соску сосал, потом онанизмом занимался, потом женился и кучу детей нарожал. Потом, как в телеоко око вперил, так и не мог от ТВ-программы по гуляй-телевидению оторваться и гулял где-то в заоблачных мирах. Бывало, смотрит себе футбольный матч между сборной Сатурна и московского «Динамо», а Лукавна ему — пирог за пирогом. Так и поглощал под горячую информацию и рев толпы.

Мальчики всё больше рождались калеками в те времена, и толку от них было мало. А как, было, родится богатырь — сразу его калекой. Лукавна, правда, особо не тосковала из-за того, что потомство стерилизованное, и просила Сосипатрика, чтобы родил ей девочку. Сосипатр указывал на игры фортуны и власть предписанного провидения; сетовал, разводил руками и плакал. Но однажды, вылетев откуда-то из бутылки из-под шампанского, Лукавна сильно восстала на сына и стала предъявлять ему счеты, что вот, мол, жизнь зря прожила, что силы у нее кончаются, страхи её одержат, смерти боится. И что болеть она вообще никогда не будет, болезнь хочет стряхнуть и вообще будет жить вечно. Сосипатр не возражал: «Я, говорит, согласен принять на себя. Я за тебя буду болеть и умирать, и мучиться».

Но Лукавна наступала сыну на пятки, говорила: «Ты стань поэтом». Сосипатр, понимая, что, если матери не угодит, не выживет, написал сборник «Кедры охламонские» и положил маме на кухонный стол. Лукавна и глазом не моргнула, только глубоко вздохнула… И пошел Сосипатр по мытарствам родовой программы: и так и эдак матери угождать. И самовар, бывало, купит, и чай вместе дуют. И мультимиллионером приедет из Сан-Франциско, и двухметрового удава привезет из Эль-Рияда, и мастером спорта обернется по какой-нибудь восточной борьбе, и миллион долларов кучей купюр выложит на стол, и интегралом обернется, и раскольником, и иеговистом… Ничего не помогало — восставала мать на Сосипатрика!