Lues III

Едва он вошел в станицу, сапоги перестали чавкать. Дорога была покрыта щебенкой, сочно хрустевшей под подошвами кирзы. Насыпали ее очень давно, проезжающие через поселок машины уже разбрызгали большую часть щебня по краям дороги, но идти было не в пример удобнее. Ему вспомнилось, что кое-где и в Грозном, все больше на окраинах, конечно, в закоулках Заводского района, встречались такие же, покрытые щебнем, дороги. Когда-то он хорошо знал свой город. Часто бывал по разным надобностям и в силу природной своей любознательности в самых разных его уголках, и лишь длинный рукав Старопромысловского района города, аппендиксом цивилизации уходивший далеко в степь, был ему мало знаком.

Грозный, Грозный…. Он остановился, снова взглянул на часы. Теперь он называется по-иному, ныне имя ему Джохар, в честь первого президента независимой республики.

Джохар обрел власть еще лет восемь назад… да как раз перед тем, как его захватили на остановке. А весной девяносто второго стал полновластным хозяином — иного слова и подобрать нельзя — республики. Месяц тот ныне ему невозможно вспомнить, к тому же известие дошло до него с большим опозданием. Помнится, он вначале и предположить не мог, чему так радуются полонившие его люди. Тогда, кажется, или чуть позже, — ему попалась в руки газета, которую, видно, хотели использовать по иному назначению, как обычно используют газеты в глуши, — был разогнан парламент республики, расстрелян горсовет, возглавляемый недавним ставленником первого президента, а в возмущенные новыми порядками северные казачьи станицы с юга республики стянуты верные генералу Джохару войска. Это оказалось началом: кровь пролившись, стала расползаться по республике алым пятном, марая города и села. И в столице, и в Аргуне, и в Урус-Мартане….

Странное все же название у поселка, снова подумалось ему. Для себя вольно он переводил его как «русскому — секир башка». Это уже потом оказалось, что не только русскому, потом, когда он не просто находил интересным название, увидев его на карте, реально оказался в нем, когда был «отфильтрован» от прочих пленных, взятых в тот день, неделю, декаду и поступил в распоряжение к своему первому полевому командиру.

Кровь, это известно всем, не высыхает. Люди Книги говорят, к примеру, что она вопиет к небесам. Люди его веры утверждают, что она взывает к оставшимся в живых.

Тогда уже, в те далекие времена, в город начал вкрадываться страх. Нет, раньше, еще за год до явления легендарного генерала. Тоже осенью мерзкой, дождливой, слякотной — госсовет республики принял свою знаменитую декларацию о суверенитете. Кажется, маленькая, не разделившаяся еще тогда на «своих» и «не своих» вайнахов, республика тогда была первой, кто осмелился. Ему помнилось, отлично помнилось, как народ был счастлив, собираясь на улицах и площадях, как ликовал, отмечая столь знаменательное событие: незнакомые люди поздравляли друг друга с ним, как с великим праздником, казалось, еще немного и, освободившись от прогнившего, отжившего свое имперского центра, они заживут так, как не жили еще никогда. Сколько же искренности было в тех поздравлениях….

Вот только стало опасно выходить вечерами из дома. Потому как появились люди в униформе со странными нашивками, изображавшими прилегшего на минуту белого волка, люди с оружием в руках, и, тем не менее, не имевшие никакого отношения к органам правопорядка. Люди, ставшие противовесом официальным органам правопорядка и вершившие свой, тайный и оттого куда более страшный. Поначалу на них не обращали внимания: народ собирался на ставшие привычными митинги и требовал выхода из состава, новых выборов, еще того, что по обыкновению требуют на митингах. На один из таких они с женой отправились как на гуляние.

Когда подобные выступления приелись и самим митингующим, они, осмелев, отправились на радио, где долго требовали выступления знаменитых деятелей вайнашского движения, пришедшими с ними. Народ не был услышан, и кто-то из знаменитых деятелей, разрешил, нет, настоял на разгроме непокорного радио. Люди в униформе с волчьими нашивками сопровождали демонстрантов, но не вмешивались ни в погром, ни в мародерство, ждали, когда все разойдутся по домам. Так же терпеливо ждала и милиция.

А после ночи стали безлюдны и пусты, и в их пугающей тиши порой слышна была торопливая, захлебывающаяся стрельба на улицах. Он тогда согласился с женой, что на время, конечно, надо переехать к ее родителям в станицу, пока все не утрясется, но все чего-то ждал, ждал. Кажется, даже с прежней надеждою…. Так и не собрался: то одно, то другое, сначала неотложные дела в институте, потом командировка летом, а под конец эти ссоры….