Лучшее

Район Двадцать Седьмой и Двадцать Восьмой улиц — средоточие ночной жизни Города, именно здесь находятся все знаменитые кабаре. Голову кружит запах джина, прошлое и настоящее сплетаются вместе, даря невнятные ожидания и всепоглощающую ностальгию. Здесь так же шумно, как на площади «Вестсайдской Истории», и так же просто, как во «Всякой всячине» и «Подушечном Дворце», по-плотски жарко, как в борделях, но более мило, чем в «Приюте Кошечек». Да, пожалуй, это было самое волнующее место из всех, что Уильям повидал во Всемирном Городе.

Но почему-то его охватило странное чувство пустоты и разочарования. Эта кульминация была вовсе не той кульминацией, которую он ожидал. Получается, сосредоточие ночной жизни — и есть самое важное в Городе? А как же тогда Лес за пределами Мира?

Возможно, Уильям немного вздремнул, утомленный радостями плоти и непонятной грустью. Можно было бы еще много говорить о том, что он чувствовал и что делал, но будем кратки: глаза его закрылись, и голова склонилась.

Но Блонди растормошила его и потянула в лес — ведь ночь еще даже толком не наступила.

— Всего лишь квартал, один лишь квартал, — напевала она, — и ты будешь там, где мечтал оказаться!

Лес начинался за Двадцать Девятой улицей и, по слухам, занимал пространство целых двух кварталов. Беда в том, что Уильям не мог бежать и даже шел с трудом. Он был смущен и растерян, не счастлив, но и не печален. Его переполняла бурная жизнь Всемирного Города. И вряд ли бы он добрался до своей цели без помощи Блонди. Сильными руками девушка подняла его и взгромоздила на свою темную спину. Иногда он падал вниз и ударялся макушкой, но ни разу серьезно не пострадал.

Некоторые вступают в Лес в странном полусне, комично подрагивая в такт шагам своего более сильного спутника, покачиваясь на волнах Мира, который «всегда в движении». Вот и Уильям вплыл в свою мечту, обхватив руками шею и плечи девушки по имени Блонди, зарыв лицо в ее черные волосы и не касаясь ногами земли.

Но, оказавшись в Лесу, он сразу почувствовал: вот оно! В этом легендарном месте он снова обрел силу и твердо встал на ноги. Был ли он трезв? О нет. В Лесу нет места трезвости. Лес окутывает каждого особым пьянящим дурманом.

Здесь росли настоящие растения и травы, настоящие деревья (пусть и похожие больше на кусты), бегали настоящие звери (хотя искусственные тоже были), настоящие конусы елок поднимались из черного торфа, и настоящие птицы (неважно, что это были громко каркающие вороны) усаживались на насесты, готовясь ко сну.

А еще в Лесу были вырезанный из дуба Робин Гуд и гигантская деревянная статуя дровосека Пола Баньяна[43]. И краснокожий индеец по имени Белый Олень, вытесанный из кедрового дерева. Кленовый сироп капал прямо из деревьев (ах, вот, оказывается, откуда его берут?), и в воздухе разливался аромат листьев вяза и ночной влаги.

И, конечно, там были знаменитые Бандиты из так называемого «лихого десятилетия». Сделанные из папье-маше они все равно выглядели жутко. В Лесу водились и другие чудища, но не такие страшные на вид. Уильям и Блонди легли на землю в черной тени самого опасного Бандита, купаясь в росе и слезах. Так прошел остаток зачарованной ночи.

3

— Птичка, о гггичка, летаешь ты где?

— В небе над Городом, значит — везде.

Столько на улицах разных чудес,

Горьких и сладких под сводом небес!

— Птичка, о птичка, скажу я в ответ:

Город — болото, и неба здесь нет.

Баллада Первой улицы

— Беги, Уильям, беги! Встречай утро! — кричала Блонди. Она бежала. Уильям, еще немного не в себе после прошедшей ночи, едва поспевал за ней.

— Мы что, должны выйти из Леса? — спросил он.

— Конечно, ты должен выйти из Леса. Ты же хочешь увидеть целый Мир, так что нельзя сидеть на месте. Ты иди дальше, а я пойду обратно. Нет-нет, не оборачивайся, не то превратишься в соляной столб.

— Останься со мной, Блонди.

— Нет, тебе нужно разнообразие. Я и так провела с тобой слишком много времени. Была тебе проводником, спутницей, помощницей. Но теперь нам пора расстаться.

И Блонди ушла. Уильям боялся посмотреть ей вслед. Он находился в Мире, который простирался дальше Леса за пределами Мира. Но он заметил, что стоит на Первой улице, а не на Тридцать первой, как предполагал раньше.

Путешествовать по миру все еще было чудесно, хотя уже не так, как раньше. Номер улицы ему ничего не говорил. Он никогда прежде не забредал на Первую улицу. Как, впрочем, и на Вторую. А вот на Третьей улице он бывал — во время своего самого долгого путешествия на восток.

Неужели он снова подходит к той же самой улице, несмотря на то, что забрался так далеко на запад? Мир, как он знал (прочитав отрывки из нескольких книг), должен быть гораздо больше. Нельзя обойти его целиком, пройдя всего тридцать кварталов.

И все же на Третью улицу он вышел с некоторым трепетом.