Лучше подавать холодным

Надо было, наверное, вытащить его на берег, хотя бы оставить лежать спокойно. Но вместо этого Монца развернула коня обратно к ферме.

В достоинстве и для живых пользы мало, а для мертвецов – вовсе никакой. Она собиралась убить Верного, и вот он убит.

Плакать теперь об этом нет смысла.

Время урожая

Сидя на крыльце фермерского дома, Трясучка почесывал кожу на руке вокруг зудящих царапин и смотрел на солдата, который плакал над мертвецом – другом своим, наверное. А может, и братом. Слез тот не скрывал – они катились по щекам, и плечи у него вздрагивали. Чувствительному человеку, глядя на такое, самому расплакаться впору.

А Трясучка был чувствительным. Брат даже дразнил его в детстве «поросячьим салом» за мягкотелость. Он плакал над могилами брата и отца. Плакал, когда друг его, Доббан, получил удар копьем и вернулся через два дня в грязь. И ночью после боя при Дунбреке, когда похоронить пришлось половину отряда вместе с Тридубой. И после битвы в Высокогорье… нашел местечко, где его никто не видел, и напрудил целую лужу соленой воды. Хотя тогда, возможно, он лил слезы скорей от облегчения, что битва кончилась, чем от скорби о ком-то.

Да, плакать ему случалось, и Трясучка помнил, по какой причине, но не мог вспомнить, хоть убей, что при этом чувствовал. И, думая о том, остался ли кто-нибудь в мире, чья смерть заставила бы его заплакать теперь, не уверен был, что ответ ему нравится.

Он сделал большой глоток затхлой воды из фляги, перевел взгляд на двух осприанцев, осматривавших тела павших. Увидел, как один перевернул мертвеца – при этом из распоротого бока выскользнули наружу окровавленные кишки, – стянул с него сапог, но, обнаружив в подметке дыру, бросил. Потом Трясучка взглянул на еще двоих, стоявших неподалеку с лопатами на плечах и закатанными рукавами и споривших, где лучше начать копать. Посмотрел на мух, круживших над трупами и облеплявших открытые глаза, открытые рты и открытые раны. На рваные дыры в телах, сломанные кости, отрубленные руки и ноги, вывалившиеся внутренности, красно-черные лужи крови, разлитые по двору. И не почувствовал удовлетворения от хорошо сделанной работы. Впрочем, отвращения, вины и печали – тоже. Всех чувств было – зуд царапин, неприятная липкость пропотевшей рубахи, усталость и легкий голод. Позавтракать ему сегодня не удалось.

В доме, где перевязывали раненых, кто-то кричал. Снова и снова, хриплым, плачущим голосом. Но на карнизе конюшни весело щебетала птица, и Трясучка обнаружил, что без особого труда способен сосредоточиться на ней и больше ни на что не обращать внимания. Улыбнулся, покивал головой в такт птичьей песенке, прислонился спиной к дверному косяку и вытянул ноги. Человек, похоже, со временем способен привыкнуть ко всему. И будь он проклят, если из-за каких-то криков сдвинется со своего нагретого местечка на крыльце.

Услышав стук копыт, он повернул голову. По склону холма медленно спускалась верхом Монца – черный силуэт на ярко-голубом небе. Подъехав ближе, она хмуро поглядела на разбросанные по двору трупы и направила взмыленную лошадь к дому.

Одежда на ней была мокрая, словно Монца побывала в реке. Волосы с одной стороны в крови, на бледной щеке тоже запеклась струйка крови.

– Рад вас видеть, командир, – сказал Трясучка. Вроде бы правда, но в то же время как бы и ложь. Никаких особых чувств он на самом деле не испытывал. – Верный, надо думать, мертв?

– Мертв. – Она не без труда спустилась с седла. – Трудно было заманить его сюда?

– Не очень. Только вот друзей он пригласил с собой больше, чем мы рассчитывали, и я не смог отказать. Уж так им хотелось пойти, бедняжкам, словно на пирушку звали. Трудно было его убить?

– Он утонул.

– Вот как? Думал, ножом его заколете, – и Трясучка протянул ей оброненный во дворе Кальвец.

– Кольнула разок. – Она мгновение смотрела на меч, потом взяла его и сунула в ножны. – И дала утонуть.

Трясучка пожал плечами.

– Дело хозяйское. Главное, чтобы дело сделано было.

– Оно сделано.

– Значит, пять из семи.

– Пять из семи. – Счастливой она, однако, не выглядела. Не больше, чем солдат, плакавший над своим другом. Праздничного настроения не было ни у кого, даже у победившей стороны. Вот она, месть…

– Кто там кричит?

– Кто-то. Никто. – Трясучка снова пожал плечами. – Я птицу слушаю.

– Что?

– Меркатто! – в дверях сарая вдруг появилась Витари, скрестила на груди руки. – Взгляните-ка на это.

В сарае было прохладно и темно, лишь сквозь разломанный угол внутрь проникал солнечный свет, расчерчивая почерневшую солому яркими полосками, одна из которых протянулась через тело Дэй, лежавшее в несколько неестественной позе, с лицом, прикрытым сбившимися желтыми кудряшками. Крови на нем было не видать. И других примет насильственной смерти – тоже.

– Яд, – буркнула Монца.

Витари кивнула.

– Да. Как ни парадоксально…