«Лучи и тени». Сорок пять сонетов Д. фон Лизандера…

Прошла гроза, – мы весело, беспечно
Проводим дни в забавах и пирах,
Всем жертвуя для жизни скоротечной,
Изгнав из сердца стыд и страх.

А между тем, при таком обличительном направлении, г. Бажанов занимается воспеванием того, как молодая немка Мальвина поджидает молодого француза Проспера, который к ней,

Забывая покой,
В час безмолвный, ночной,
На свиданье любви поспешает…

Для всякого другого это было бы ничего; но г. Бажанову – непростительно! Конечно, поэт может проникаться сатирическим духом и изображать пустоту и разврат света очень ярко. Поэтому мы не упрекаем в нескромности, например, пьесу «Выбор жениха», в которой невестою предпочтен всем седой князь,

В крестах, в звездах,
На костылях.

Здесь мы видим тот же дух, который внушил поэту следующие грозные стихи против звезд (в стихотворении «Звездочка»):

Так забудь же мириады
Звезд блестящих и больших
И тоскующие взгляды
Отврати скорей от них…
Им понятны наслажденья,
А печаль для них чужда;
В них участья, сожаленья
Не найдешь ты никогда…

Такие строго обличительные стихи совершенно соответствуют общему направлению поэта, и за них можно только хвалить г. Бажанова. Но когда он утешается тленным локоном и с наслаждением рисует сцену ночного свидания француза Проспера с немкой Мальвиной или представляет игривую амуретку корнета с Наташей (в стихотворении «Мать и дочь»), – то нельзя не упрекнуть его музу в легкомыслии и в измене тем убеждениям, которые должны бы лежать краеугольным камнем всей поэзии г. Бажанова. Возвышенный строй его лиры дал нам такие стихотворения, как «Молитва», «Крест», «Не ропщи», «На кончину императора Николая I», «Печаль и отрада России» – стихотворение, не уступающее высотою чувствований известному произведению кн. Вяземского «Плач и утешение».{3} В этой сфере, собственно, и должен был бы оставаться г. Бажанов, и тогда мы почти не имели бы возможности упрекнуть его. Но, к сожалению, слабость природы человеческой превозмогает силу самых крепких пуританских убеждений. Резвый купидон – говоря мифологически – увлекает самого Зевеса-громовержца; не мудрено, что он и г. Бажанова увлек к сочинению игривых стишков о тленном локоне, принадлежащем, может быть, той самой немке Мальвине, которая «в час ночной» поспешала на свидание с французом Проспером… Что делать? Эротические расположения овладевают, верно, и суровыми пуританами, подобными тому, каким выставляется г. Бажанов в своих возвышенных стихотворениях. Не будем судить за это слишком строго: говорят, что от стрел купидона никто не может укрыться, и в доказательство указывают даже на г. Розенгейма.{4} Уж какой, кажется, обличитель, – а и тот писал эротические стишки еще почище (не по языку и не по стиху, впрочем), чем г. Бажанов. Притом же – что нападать на г. Бажанова, когда он сам уже осудил так строго свою нравственность на первой же странице своей книжки:

Гори ясней, моя лампада,
Молись теплей, душа моя…
Я раб страстей, стяжанье ада, —
И вечных мук достоин я…

Смотрю в жизнь прошлую с боязнью;
В ней тщетно добрых дел ищу;
И, как преступник перед казнью
Томлюсь, страдаю, трепещу…

Моя душа охолодела,
Не внемлет истине святой,
Живая вера оскудела,
И с ней сокрылся мой покой…

Бедный г. Бажанов! Хоть бы пришел к нему тот утешитель, который поет г. фон Лизандеру:

Спи, бедный, спи!
Усыпленье сердечное —
Лучшее благо сердцам!.. и пр.

Стихотворения г. Александрова тоже нуждаются в подобном утешителе, ибо автор их – необычайный страдалец. Половину книжки занимает рассказ о некоем господине Задорине и о его дочери Эмме, которую поэт, как отважно называет себя г. Александров, рисует с большой любовью, с отступлениями вроде следующего: