Lubvi.NET

В итоге, я не стал сопротивляться. Потому как это все равно было бесполезно. Я просто взял у мамы телефон этой директрисы и, созвонившись с ней, отправился на общественно-бесполезные работы не в мою, естественно, пользу. Хорошо хоть добираться до этой школы было не так далеко. К тому же, меня весьма обнадежил тот факт, что настраивать, по словам директрисы, мне предстояло не убитую четверку, как я сразу подумал, а первый «Пентиум», причем даже с «ну, этой штукой, куда лазерные диски вставляют, там поднос выезжает, ну знаешь». Про поднос я знал хорошо, поскольку это был хоть и бородатый, но очень смешной анекдот о том, как в службу технической поддержки звонит секретарша (скорее всего блондинка) и говорит, что у нее в компьютере сломалась полочка для кофе.

Так вот, запасшись установочными дисками, загрузочными дискетами и всем тем, что может понадобиться для приведения в чувство только что купленного компьютера, я отправился в школу.

К компьютерам я всегда относился трепетно. Первая ЭВМ, которая появилась у меня дома, называлась «Поиск». У нее была тактовая чистота 3 мегагерца, очень шумный пятидюймовый дисковод, который не читал дискеты на 360 килобайт, но почему-то читал на 720. А еще эта штука не требовала монитора, а подключалась к обычному маленькому черно-белому телевизору. Но этот «Поиск» был совместим со стандартом IBM PC, в отличие от наводнивших тогда страну дешевых самопаянных ZX Spectrum, на которых кроме игрушек ничего хорошего-то и не было. За это следует сказать больше спасибо моему отцу, который не поддался ни на какие мои слезные уговоры и не купил мне игровую приставку. Да, был такой мрачный период в истории компьютерных геймеров, когда игры на приставках были значительно лучше, чем на компьютерах. Но он довольно быстро прошел.

Вообще, я к компьютерным играм почти равнодушен. Честно говоря, книги для меня представляют гораздо больший интерес, нежели игры, где все равно все сводится к некоторой рутине, какой бы умной ни была игра.

А первый нормальный компьютер появился у меня в 1994 году. Это была довольно неплохая трешка, предмет зависти многих моих одноклассников. Потом соответственно была слабая четверка, ну и так далее. Размышляя о смене поколений компьютеров в моей комнате, я наконец-то добрался до объекта назначения.

Директриса оказалась теткой отвратительной, в чем собственно я не сомневался, когда услышал ее голос по телефону. Почти все директрисы, с которыми я имел несчастье общаться, на редкость уродливые, некрасивые женщины: либо иссохшие, как мумия фараона, либо располневшие, как страшная ведьма из диснеевского мультфильма про русалочку.

На общем фоне других директрис, подруг и коллег моей мамы, которых я имел несчастье видеть иногда на «корпоративных» празднествах, моя мама выглядела белым лебедем в стае ворон. Если бы мне когда-нибудь поручили снимать фильм про черную магию и колдуний, то кастинг я проводил бы именно среди работников средних и среднеспециальных учебных заведений. Одна моя хорошая знакомая, которая не выдержала работы в школе и двух лет, сказала, что в школе могут работать только два типа людей: либо абсолютные, законченные злодеи, либо святые, а третьего не дано. Потому как человек просто нормальный оттуда очень быстро сбежит. Так что, руководствуясь этой, надо сказать, оригинальной теорией, я могу смело записать мою маму в ряды святых, а многих (к счастью, не всех) ее коллег по директорскому креслу и подчиненных в разряд злодеев и служителей зла.

Так вот эта самая директриса была на редкость отвратительным существом. Причем, как мне кажется, изначально-то она была недурна собой. Но, видимо, черная магия, боль и страдания, которыми пропитаны стены, где дети проводят «самые прекрасные годы своей жизни», изменяют облик работников образования, как бы уравнивая то, как они выглядят в глазах окружающих, и то, как они выглядят в глазах Бога. Директриса была высокая, худая, на редкость неуклюжая и мужеподобная.

При этом на ее лицо был наложен толстый слой макияжа, но, пожалуй, самая для меня отталкивающая деталь ее облика — это отвратительные волосатые как у кабана ноги, которые она не стыдилась показывать всем окружающем. Лет ей было около пятидесяти и в целом, если ее вытянуть из этой обители зла, то, может, что-то еще можно было бы исправить, хотя и очень маловероятно. Когда я вошел в кабинет, она небрежно со мной поздоровалась, спросила что мне надо с таким видом, будто я у нее денег пришел в долг просить, и, узнав, что это «тот самый добрый мальчик, сын Нины Ивановны», тут же сменила тактику поведения.