– Я покладистый малый… Особенно в брачную ночь. За тебя, Кассандра.
– И за тебя.
Хрусталь звякнул о хрусталь, будто лаская его. Потом Чейз смотрел, как розовое вино его мечты коснулось ее губ и исчезло за ними.
– О! – прошептала она. – О! Чейз!
– Скажи мне, Кассандра, скажи, какой у него вкус.
– У него вкус тумана. – Она прикрыла глаза и сделала новый глоток. – А еще вкус пламени древнего вулкана. – Ее глаза широко раскрылись. – И вкус радуги. Чейз, я ощущаю вкус радуги.
– Дай мне попробовать. – Он прикоснулся губами к ее губам. – Вот так. Туманы… – Чейз с восторгом ощущал ее нежную сладость.
– И огонь. – Она целовала его, приветствуя ласковое прикосновение, и радовалась, наконец поняв, что значит чувственная страсть, познав жар, которым она сжигает.
– И радуги. – Чейз склонился к своей волшебной Малиновке.
– И твоя Кассандра, твоя, твоя, твоя!
И они любили друг друга на этой белой атласной постели, усыпанной бледно-розовыми лепестками. Чейз шептал новое нежное имя, придуманное им для нее и ставшее символом их близости. Он шептал его снова и снова – и снова ласкал и любил ее.
Он произносил ее имя с удивлением, нежностью и любовью, и она шептала, тоже по-разному, его имя. Когда они, усталые, лежали в объятиях друг друга, уже сделав бесконечное множество открытий, но все еще не успокоенные и не удовлетворенные, Чейз, ощущая ее незащищенность, продолжал нежно ласкать ее.
– Тебе не нравится, что я такая худая?
До сих пор он не сознавал, насколько она хрупка, даже не догадывался. В своем многослойном оперении Кассандра казалась ему изящной, а ее роскошные золотые волосы сулили изобилие во всем. Энергия ее была неисчерпаемой, безграничной. Но она оказалась еще и такой нежной… Кожа ее на ощупь была как прикосновение тонкой шелковой паутинки, окутавшей столь же тонкие, хрупкие кости.
Чейз встретил тревожный взгляд ее синих глаз и улыбнулся:
– Если бы только я мог пожелать тебя сильнее, чем уже желаю!
Он нежно погладил кончиком пальца ее бледно-розовую щеку.
– Но тогда это убило бы нас обоих, довело бы до полного изнеможения.
– О! – прошептала она с чувством безмерного облегчения и радости.
– Это так, Кассандра!
Он поцеловал ее веки, нежный изгиб рта и тот его уголок, что был чуть опущен. Через мгновение страсть снова бросила их в объятия друг друга, и они не смогли побороть вновь возникшего неистового желания.
Когда они отдыхали после очередного бурного слияния, Чейз озабоченно сказал:
– Ты слишком мало ешь.
– Но я всегда так ела.
Внезапно его охватило беспокойство. Она и в самом деле была такой тонкой, такой хрупкой…
– Тебе было холодно, когда мы любили друг друга!
– Нет.
Впервые в жизни она чувствовала себя согретой и защищенной – защищенной его объятиями.
Глава 10
Рассвет еще не наступил. Виктор и Хоуп спали в отеле – каждый в своем номере, в то время как Чейз не отходил от постели Кассандры. Ему было необходимо видеть ее, прикасаться к ней, говорить с ней до того, как ее отправят в операционную. Это должно было произойти ранним утром. Кость, изъятая из ее черепа, чтобы снять излишнее внутричерепное давление и избавить ее от возможного отека мозга, должна была быть возвращена на место. Отек рассосался, и появилась надежда, что череп ее будет иметь прежний вид.
А что, если она никогда не придет в себя?
И Чейз молча убеждал, умолял, согревая и нежно убаюкивая ее.
Руки Кассандры были теперь свободны от зондов и капельниц; именно эти руки он представлял в своих бесконечных снах, бледные, изящные, умоляюще протянутые к нему. Он пробуждался от этого навязчивого видения и снова погружался в него, когда засыпал. Этот же сон преследовал его и теперь, когда Чейз, не выдерживая усталости, начинал дремать, и так продолжалось до тех пор, пока врачи не выгнали его из палаты и не настояли на том, чтобы он попытался уснуть по-настоящему.
Что-то случилось, когда в последний раз он ненадолго заснул, – что-то, от чего его сердце бешено забилось. Надежда возродилась в нем с новой силой, когда утром он приблизился к палате интенсивной терапии. Может быть, Кэсси уже очнулась, может быть, ищет его, он ей нужен…
Но Кассандра не очнулась и не могла видеть отчаянную суету в своей палате и во всем блоке интенсивной терапии. Субботний вечер принес в Лос-Анджелес проливной дождь и бурю. В больнице царили тревога, беспокойство, страх, но она продолжала спать.
Нет, ради него она не проснется. Чейз готов был поклясться в этом, когда баюкал ее маленькие бледные истерзанные руки в своих ладонях. Мысль пришла сама по себе, без участия его воли, непрошеная, незваная, и уже не покидала его. Она проснется ради Роберта. К нему она потянется с радостью, с нежностью, с любовью.