Ложь Моего Монстра

Упав на колени рядом с ним, я хватаю его за плечо, затем переворачиваю его. Маленький вздох срывается с моих губ, когда я вижу огромную дыру в середине его груди и его белая куртка, пропитана красным. Щетина, покрывающая его щеки, выглядит слишком черной и грубой на фоне его бледной кожи. Мои дрожащие пальцы осторожно касаются крови, вытекшей из его рта.

Его... вырвало кровью?

О, Боже. О, нет.

Пожалуйста, нет.

Я подношу дрожащую руку к его носу, и мое дыхание перехватывает, когда я жду от него признаков жизни.

По большому счету, время, которое я жду, ничтожно мало, но мне кажется, что проходят годы. Чем дольше я не чувствую дыхания, тем сильнее бьется мое сердце.

Я чувствую вкус соли, и тут понимаю, что у меня слезы на глазах. Моя рука дрожит, а от вида крови мне хочется вырвать. Это не потому, что я брезглива, а потому, что это кровь Кирилла.

Он потерял так много крови.

Слабо, почти как будто его нет, я чувствую слабое дыхание. Это немного, но это все, что мне нужно. Я отрываю кусок рубашки и надавливаю на рану в безнадежной попытке остановить кровотечение. Затем подумываю поднять его и отнести к снегоходу, застрявшему на середине холма, но боюсь усугубить его травмы.

Поэтому я сажаю его и приседаю позади него так, чтобы его спина была прижата к моей. Затем просовываю свои руки через его и начинаю подниматься.

И тут же падаю обратно.

Это невозможно.

Он не только намного больше меня, но и без сознания, поэтому кажется намного тяжелее.

Если я сделаю это таким образом, то никогда не смогу вовремя оказать ему помощь.

Я отказываюсь от идеи поднять его и кладу на спину. Затем я хватаю его за ноги и начинаю тащить по снегу. Так я не усугублю ситуацию. Но это все равно тяжело. Мало того, что он буквально состоит из мышц, так еще и склон такой крутой, что мои ноги горят и трясутся.

Но я не останавливаюсь и не делаю паузы — разве что слежу за тем, чтобы он не ударился головой о кочки. Как только достигаю снегохода, я отпускаю его и осторожно ставлю его ноги на снег. Затем использую всю свою нечеловеческую силу, чтобы перевернуть машину и подтащить ее к тому месту, где он находится.

Мое сердце сжимается и разрывается при виде огромной раны на его груди, но я не позволяю себе застрять в этой петле.

Я единственная, кто может оказать ему помощь.

Я должна его спасти.

Эти мысли наполняют меня новой энергией, которая позволяет мне затащить его на снегоход.

Я пытаюсь удержать его в вертикальном положении, сажусь перед ним, обхватывая его тело своим для большей надежности, а затем пристегиваю его к себе, завязывая куртку вокруг наших талий. Я собираюсь ехать как можно быстрее, и не могу допустить, чтобы он упал в середине пути.

Убедившись, что он закреплен, я ищу по GPS ближайшую больницу, а затем веду снегоход на сверхзвуковой скорости. Я не обращаю внимания на звуки других снегоходов, преследующих меня. Наверное, это дядя Альберт и таинственные люди, которых он привел с собой.

Мне плевать, потому что я серьезна. Если он хотя бы попытается помешать мне помочь Кириллу, ситуация быстро станет ужасной.

До больницы я доехала за тридцать минут, и то только потому, что ехала на максимальной скорости, наклонившись вперед, чтобы Кирилл не упал.

Я уже готова въехать на нем в дверь больницы, но тут из здания выходят несколько медсестер со своим оборудованием. Я пытаюсь помочь им поднять Кирилла на носилки, но отступаю назад, когда они отталкивают меня, так как знают, как это правильно сделать.

Врач пристегивает к его лицу кислородную маску, а затем все мы бежим по унылому белому коридору.

— У него два огнестрельных ранения в грудь, — говорю я им четким голосом, который я не узнаю. — Он также упал с холма и потерял много крови.

Врач выкрикивает какие-то указания медсестрам, затем запрыгивает на носилки, укладывает его и разрезает куртку Кирилла.

Мое горло сжимается при виде двух пулевых ранений, из которых хлещет кровь. Одно из них выше другого. Вокруг одного больше крови, чем вокруг другого, и красное пятно окрашивает его пресс и татуировки.

О, Боже.

Это там... где его сердце?

Я пытаюсь идти с ними до конца, но медсестры запрещают мне это и просят подождать снаружи. Как только дверь приемного отделения закрывается, я сползаю на пол, слезы и кровь капают на белый кафель.

Я поднимаю свои красные руки и смотрю на резкий контраст на фоне флуоресцентных ламп. Они выглядят размытыми сквозь слезы, и это состояние — тот факт, что я теряю контроль над реальностью — кажется таким окончательным, что это калечит.

Глядя на свои окровавленные руки, я вижу, как в последний раз разговаривала с Кириллом. В машине. Когда он подвозил меня в аэропорт.

Я все еще чувствую вкус его губ на своих, когда он поцеловал меня так, как никогда раньше. Когда он ослепил мой мир и почти заставил меня признаться в каждом извращенном чувстве, которое я испытывала к нему.

Если бы я могла вернуться в прошлое, в тот момент, когда он просил меня не уезжать, я бы осталась.

Я бы все сделала по-другому.