Это дело чрезвычайно его беспокоило, и он полтора часа потратил только на то, что ходил по своему дому, вверх и вниз по лестнице и по всем комнатам, кроме подвала. Боль в ступне пульсировала все сильнее, но в своем возбуждении мужчина воспринимал ее как нечто отдельное от себя. В бывших детских комнатах, в которых он никогда ничего не менял с того страшного дня, его глаза наполнились слезами. Сколько жизни, сколько тепла могла бы маленькая Софи вновь принести сюда! Какое прекрасное детство мог бы он ей устроить! Но этого не будет, и в один прекрасный день она поблагодарит свою мать за то, что выросла без отца и без семьи… Хейманн остановился: ему вдруг пришло в голову, что Софи, вероятно, уже не сможет поблагодарить свою мать за что-либо, и на него вновь на-хлынуло отчаяние, потому что его самого приводило в ужас то, что он должен был сделать, и то, что он знал: у него нет другого выхода. Лаура сама не оставила ему другого выхода.
Позже Кристофер оказался, весь в слезах, на краю своей ванны на первом этаже, где снова и снова вел борьбу с собой, снова и снова мучительно бился над решением и пытался найти другой выход. Но все его старания каждый раз терпели неудачу, и в конце концов Кристофер сдался и сделал то, что он должен был сделать. В четыре часа он не выдержал, еще раз проверил дверь в подвал –
Его начала бить дрожь. Опять заболела голова, ноги стали мягкими, и голоса снова начали говорить с ним – и он знал, что опять пришел к той точке, в которой рассматривал свою жизнь как груду осколков и не видел никакой надежды.
«Как странно, – подумал Кристофер, – что это случается именно со мной, словно надо мной нависла неизбежная и бесконечно мрачная судьба». Он попытался разобрать, что ему говорили голоса, давали ли они ему ответ на его вопрос, но по-прежнему не мог их понять.
Было чуть больше половины пятого, когда Кристофер стал подбираться ближе к дому Лауры, медленно волоча ноги, потому что боль в ступне была теперь просто взрывоподобной.
Дождь прекратился, но ветра не было, и поэтому облака на небе так и не рассеялись. Прекрасное бабье лето окончательно прошло. «Как печально, – подумал Хейманн, – и как кстати!»
И только оказавшись на расстоянии где-то ста метров от дома, он обнаружил машину, которая была припаркована совсем рядом с большими воротами. Ее не было видно с того места, откуда он первоначально наблюдал за домом. Машина с французскими номерами… Кристофер наморщил лоб.
«
Еще до того, как эта мысль смогла овладеть им, какой-то мужчина покинул участок Лауры и сел в эту машину. Достаточно было бросить лишь короткий взгляд на него, чтобы Кристофер успокоился – во всяком случае, о возможном втором любовнике Лауры можно было не думать. Он знал маклера Альфонса – во всяком случае, с виду, так как часто проходил мимо его офиса. Но Хейманн был также почти уверен в том, что сам маклер его не знал.
Когда машина проезжала по дороге мимо Кристофера, он остановил ее. Месье Альфонс опустил стекло.
– Да, пожалуйста?
Хейманн постарался любезно улыбнуться. Он надеялся, что маклер не заметит, как сильно он потел.
– Вам ведь принадлежит маклерское бюро внизу в Сен-Сире?
– Да.
– Я видел, как вы только что вышли из того дома, и подумал – за спрос ведь денег не берут… Тут случайно не продается что-то? Дело в том, что я как раз подыскиваю подходящий объект…
Месье Альфонс пожал плечами:
– Эта дама хотела вначале узнать рыночную стоимость. Ей, кажется, нужно еще решить какие-то вопросы, а затем она займется продажей. В случае продажи она поручит это мне. Но вы можете… – он вытащил визитную карточку и протянул ее Кристоферу, – …можете позвонить мне еще раз на следующей неделе, и тогда я буду, возможно, знать больше.
Хейманн взял карточку. Его руки сильно дрожали.
– Вы имеете в виду, что на следующей неделе уже, возможно, все будет решено?
Она уже ведет переговоры с маклером. Она действительно собирается свернуть лагерь.