Ловец во ржи

– Давай осколки, – сказала она. – Я их собираю.

Она взяла их у меня из рук и убрала в ящик тумбочки. Сдохнуть можно.

– Д. Б. приедет домой на Рождество? – спросил я.

– Мама сказала, может, приедет, может, нет. Там будет видно. Может, ему придется остаться в Голливуде и писать про Аннаполис[26].

– Аннаполис, господи боже!

– Там про любовь и все такое. Угадай, кто там будет играть! Какая кинозвезда. Угадай!

– Мне не интересно. Аннаполис, господи боже. Что знает Д. Б. про Аннаполис, господи боже? Как это связано с рассказами, которые он пишет? – сказал я. Ух, и бесит меня этот чертов Голливуд. – Что у тебя с рукой? – спросил я Фиби. Я заметил, у нее на локте был так толсто наклеен пластырь. А почему я это заметил, у нее пижама без рукавов.

– Этот мальчик, Кёртис Уайнтрауб, который в моем классе, толкнул меня на ходу, когда я спускалась по ступенькам в парке, – сказала она. – Показать?

Она стала сдирать этот чумовой пластырь с руки.

– Оставь. Почему от толкнул тебя на ступеньках?

– Я не знаю. Думаю, он меня ненавидит, – сказала старушка Фиби. – Мы с этой девочкой, Сельмой Аттенбери, вылили ему на ветровку чернила и все такое.

– Это нехорошо. Что ты – ребенок, ей-богу?

– Нет, но всякий раз, как я в парке, он повсюду за мной ходит. Всегда за мной ходит. Нервирует меня.

– Наверно, ты ему нравишься. Это не причина заливать чернилами…

– А я не хочу ему нравиться, – сказала она. А затем так странно посмотрела на меня. – Холден, – сказала она, – почему это ты приехал не в среду?

– Ну и что?

Ух, с ней надо держать ушки на макушке. Если сомневаетесь в ее уме, вы сумасшедший.

– Почему это ты приехал не в среду? – спросила она меня. – Тебя ведь не вышибли, ничего такого?

– Я же сказал. Нас раньше отпустили. Отпустили весь…

– Тебя вышибли! Вышибли! – сказала старушка Фиби. И ударила меня кулаком по ноге. Кулаки она пускает в ход только так. – Ведь вышибли! Ох, Холден! – она закрыла рот рукой и все такое. Она такая впечатлительная, господи боже.

– Кто сказал, что меня вышибли? Никто не сказал…

– Вышибли. Ведь вышибли, – сказала она. И снова треснула кулаком. Если думаете, это не больно, вы сумасшедший. – Папа тебя убьет! – сказала она. Затем хлопнулась на живот и накрыла голову подушкой. Она довольно часто так делает. Иногда она прямо с ума сходит.

– Ну, хватит, – сказал я. – Никто меня не убьет. Никто даже не… Ладно тебе, Фиб, убери эту фигню с головы. Никто меня не убьет.

Но подушку она не убирала. Ее невозможно заставить сделать что-то против воли. Она только повторяла: «Папа тебя убьет». Вы бы и не слов разобрали из-за этой подушки.

– Никто меня не убьет. Подумай головой. Между прочим, я собираюсь уехать. Я что могу, я могу найти работу на ранчо или вроде того, на первое время. Я знаю одного типа, у его деда ранчо в Колорадо. Я могу там найти работу, – сказал я. – Я буду с тобой на связи и все такое, когда уеду, если уеду. Ладно тебе. Убери подушку с головы. Ладно тебе, эй, Фиб. Пожалуйста. Ну, пожалуйста.

Она ни в какую, хотя я тянул за подушку, но Фиби чертовски сильная. С ней устанешь бороться. Если уж она решила оставить подушку у себя на голове, она ее оставит.

– Фиби, пожалуйста. Давай выбирайся, – повторял я. – Ладно тебе, эй… Эй, Уэзерфилд. Давай выбирайся.

Но она ни в какую. Иногда с ней невозможно договориться. Наконец, я встал и вышел в гостиную, взял несколько сигарет из шкатулки на столе и засунул в карман. У меня все кончились.

22

Когда вернулся, она уже убрала подушку с головы и все такое – я знал, что она уберет, – но на меня все равно не смотрела, хотя лежала на спине и все такое. Когда я подошел сбоку к кровати и снова присел, она отвернула свое чумовое лицо. Она чертовски дулась на меня. Прямо как фехтовальная команда в Пэнси, когда я оставил нафиг все рапиры в подземке.

– Как там старушка Хэйзел Уэзерфилд? – сказал я. – Пишешь о ней новые рассказы? Тот, что ты прислала мне, у меня в чемодане. Он на вокзале. Очень хороший.

– Папа тебя убьет.

Ух, ей как втемяшится что-нибудь, так уж втемяшится.

– Нет, не убьет. Худшее, что он мне сделает, это снова устроит головомойку, а потом отправит в эту чертову военную школу. Вот и все, что он мне сделает. И между прочим, меня здесь к тому времени уже не будет. Я уеду. Я… Я наверно буду в Колорадо, на этом ранче.

– Не смеши. Ты и верхом-то ездить не умеешь.

– Кто это не умеет? Еще как умею. Конечно, умею. Там за пару минут научат, – сказал я. – Хватит теребить, – она все теребила этот пластырь на руке. – Кто тебя так подстриг? – спросил я ее. Я только заметил, как по-дурацки ее подстригли. Как-то коротковато.

– Не твое дело, – сказала она. Иногда она очень заносчива. Она умеет быть такой заносчивой. – Наверно, снова провалился по всем предметам до последнего, – сказала она, заносчиво так. Это было, по-своему, даже смешно. Иногда она ведет себя как, блин, училка, а ведь она всего лишь ребенок.

– А вот и нет, – сказал я. – Я сдал английский.