Сидя на столе Д. Б., я прочитал весь блокнот. Я быстро управился, потому что могу читать такое, детские блокноты – Фибин или чей угодно – день и ночь напролет. Сдохнуть можно с детских блокнотов. Затем я снова закурил сигарету, последнюю. Я наверно пачки три выкурил за тот день. Затем, наконец, я разбудил Фиби. То есть, я ведь не мог сидеть на этом столе всю оставшуюся жизнь и, к тому же, я боялся, вдруг родители вломятся и увидят меня, и мне хотелось хотя бы успеть сказать Фиби привет. Вот, я ее и разбудил.
Она
Она мне адски обрадовалась. Это было видно.
– Не так громко. Погоди-ка. Как ты вообще?
– Прекрасно. Ты получил мое письмо? Я написала тебе пятистраничное…
– Ага… не так громко. Спасибо.
Она написала мне это письмо. Только некогда было ответить. Там было все про эту школьную пьесу, в которой она играла. Она мне сказала, не назначать на пятницу никаких свиданий, ничего такого, чтобы я мог посмотреть ее.
– Как там пьеса? – спросил я ее. – Напомни, как она называется?
– «Рождественская пантомима для американцев». Гадость, но я – Бенедикт Арнольд[25]. У меня практически главная роль, – сказала она. Ух, она мигом просыпается. Она так воодушевляется, когда рассказывает что-то такое. – Начинается все с моей смерти. В сочельник является этот призрак и спрашивает меня, не стыдно ли мне и все такое. Ну, понимаешь. За то, что предал свою страну и все такое. Так, ты придешь? – она сидела на кровати чертовски прямо и все такое. – Об этом я тебе и писала. Придешь?
– Конечно, приду. Безусловно приду.
– Папа не сможет. Ему нужно лететь в Калифорнию, – сказала она. Ух, она мигом просыпается. Ей всего-то достаточно пары секунд, чтобы проснуться. Она сидела на кровати как бы на коленях и держала мою чертову руку. – Слушай. Мама сказала, ты будешь дома
– Я пораньше уехал. Не так громко. Перебудишь всех.
– А сколько времени? Мама сказала, они будут очень поздно. Они уехали на вечеринку в Норуолк, в Коннектикуте, – сказала старушка Фиби. – Угадай, что я делала сегодня! Какой фильм посмотрела. Угадай!
– Я не знаю… Слушай. А они не сказали, во сколько…
– «Доктор», – сказала старушка Фиби. – Это особенный фильм, показывали в Фонде Листера. Только в этот день показывали – только сегодня. Там все про этого доктора в Кентукки и все такое, который накрывает одеялом лицо этой девочки, которая калека и не может ходить. Тогда его сажают в тюрьму и все такое. Отличный фильм.
– Послушай-ка. Они не сказали, во сколько…
– Он пожалел ее, этот доктор. Поэтому и накрыл одеялом ей лицо и все такое, чтобы она задохнулась. И его сажают в тюрьму пожизненно, но эта девочка, которой он закрыл голову одеялом, все время является ему и благодарит за то, что он сделал. Он убил ее из сострадания. Только он понимает, что заслуживает тюрьму, потому что доктор не должен брать на себя работу бога. Нас повела мама этой моей одноклассницы, Элис Холмборг. Она моя лучшая подруга. Она одна во всем классе…
– Погоди секунду,
– Нет, но очень поздно. Папа повел машину и все такое, чтобы они не волновались насчет поезда. У нас теперь в ней радио! Только мама сказала, чтобы его никто не включал, пока машина едет.
Я начал расслабляться, вроде того. То есть, я наконец-то перестал
Вы бы видели старушку Фиби. Она была в этой синей пижаме с красными слониками по воротничку. Она балдеет от слоников.
– Значит, хороший фильм, а? – сказал я.
– Классный, только Элис простудилась, и ее мама то и дело спрашивала, не грипп ли у нее. Прямо среди
Затем я рассказал ей про пластинку.
– Слушай, я купил тебе пластинку, – сказал я ей. – Только я ее разбил, пока шел домой, – я достал осколки из кармана куртки и показал ей. – Я был в стельку, – сказал я.