Ловец во ржи

Короче, об этом я и думал, пока сидел в блевотного цвета кресле в вестибюле. О старушке Джейн. Каждый раз, как я подходил к тому, как она была со Стрэдлейтером в этой чертовой машине Эда Бэнки, я прямо бесился. Я знал, что она бы его не пустила и на первую базу, но все равно бесился. Мне даже не хочется говорить об этом, если хотите знать.

В вестибюле уже почти никого не осталось. Даже щлюховатых блондинок уже не осталось, и мне вдруг захотелось свалить к чертям оттуда. Тоска заела. И я не устал, ничего такого. Так что я поднялся к себе в номер и надел куртку. А еще глянул в окно, посмотреть, продолжают ли все извращенцы заниматься своими делами, но свет уже не горел и все такое. Я снова спустился лифтом и поймал кэб и сказал водителю везти меня к Эрни. «Эрни” – это такой ночной клуб в Гринвич-виллидже[14], куда мой брат Д. Б. частенько захаживал до того, как уехал в Голливуд и заделался проституткой. Время от времени он брал меня с собой. Эрни – это такой здоровый цветной толстяк, который играет на пианино. Он зверский сноб и едва ли будет говорить с тобой, если ты не большая шишка или знаменитость или вроде того, но он действительно умеет играть на пианино. Он до того хорош, что вообще-то почти до пошлости доходит. Не совсем понимаю, что я хочу этим сказать, но что-то хочу. Мне, конечно, нравится слушать, как он играет, но иногда тебе хочется как бы перевернуть его чертово пианино. Наверно это потому, что иногда, когда он играет, он так звучит, словно он такой тип, который разговаривать с тобой не станет, если ты не большая шишка.

12

Кэб, который меня вез, был по-настоящему старым и пахнул так, словно там только что кого-то стошнило. Мне всегда достаются такие блевотные кэбы, если еду куда-нибудь среди ночи. Но, что еще хуже, на улице было так тихо и одиноко, несмотря на субботнюю ночь. Я почти никого не видел на улице. Периодически попадались только парочки, переходящие улицу, держа друг дружку за талию и все такое, или кучки хулиганистых типов со своими зазнобами, и все смеялись, как гиены над чем-то, что, спорить готов, вообще не смешно. Нью-Йорк ужасен, когда кто-нибудь смеется на улице среди ночи. Слышно на мили. От этого так одиноко и тоскливо. Мне все хотелось пойти домой и поболтать немного со старушкой Фиби. Но в итоге, когда я проехал какое-то время, мы с водителем вроде как разговорились. Звали его Хорвиц. Он был гораздо лучше того, другого водителя. Короче, я подумал, может, он знает насчет уток.

– Эй, Хорвиц, – сказал я. – Ты когда-нибудь проезжаешь лагуну в Центральном парке? Возле Южного входа в Центральный парк?

– Чего проезжаю?

– Лагуну. Озерцо такое там. Где утки еще. Знаешь.

– Ага, и что с ним?

– Ну, знаешь уток, которые там плавают? Весной и все такое. Ты случайно не знаешь, куда они деваются зимой?

– Куда кто девается?

– Утки эти. Не знаешь случайно? В смысле, приезжает кто-нибудь в грузовике или вроде того и увозит их, или они сами улетают – на юг или вроде того?

Старик Хорвиц обернулся и посмотрел на меня. Он был очень беспокойным типом. Но не плохим.

– Откуда, блин, мне знать? – сказал он. – Откуда, блин, мне знать такую дребедень?

– Ну, не злись из-за этого, – сказал я. Он разозлился на это или вроде того.

– Кто злится? Никто не злится.

Я перестал вести с ним разговор, раз он так чувствительно к этому относился. Но он сам продолжил эту тему. Снова обернулся и сказал:

– Рыба никуда не девается. Она остается, где она есть, рыба эта. Прямо в чертовом озере.

– Рыба… это другое. Рыба – это другое. Я говорю об утках, – сказал я.

– А в чем тут разница? Никакой разницы, – сказал Хорвиц. Что бы он ни сказал, казалось, он на что-то злится. – Рыбе еще хуже, зимой и все такое, чем уткам, бога в душу. Голову включи, бога в душу.

Я ничего не говорил где-то минуту. Затем сказал:

– Ну, хорошо. Что они делают, рыбы и все такое, когда все это озерцо становится твердой глыбой льда, и люди по нему катаются и все такое?

Старик Хорвиц снова обернулся.

– Что значит, блин, что они делают? – заорал он мне. – Они остаются, где есть, бога в душу.

– Они не могут просто игнорировать лед. Они не могут его просто игнорировать.

– Кто игнорирует? Никто его не игнорирует! – сказал Хорвиц. Он до того разошелся и все такое, что я боялся, он сейчас влетит в фонарный столб или вроде того. – Они, блин, живут прямо во льду. Такова их природа, бога в душу. Они замерзают прямо в одном положении на всю зиму.

– Да ну? А что же они едят? В смысле, если они насквозь промерзают, они не могут плавать за едой и все такое.

– Их тела, бога в душу… что с тобой такое? Их тела впитывают питательные вещества и все такое, прямо из чертовых морских водорослей и прочей хрени, которая во льду. У них же поры открыты все время. Такова их природа, бога в душу. Понимаешь, о чем я? – он снова нафиг обернулся и посмотрел на меня.