Ловчие

Я спохватился только когда залпом осушил первую бутылку. Открыл вторую и пошёл к бомжу, предварительно проверив, что он обычный спящий. Протянул ему закупоренное пиво, и тот взглядом указал: поставь, мол, видишь же — творю! Я так и сделал. Отошёл и продолжил медленно пить и слушать гармошку. Удивительно, но играл бомж просто божественно. Насколько божественно можно было играть на морозце холодными пальцами. “Никого не жалко” как-то незаметно трансформировалась в “Привет Морриконе” того же Шнура, и я уже откровенно наслаждался. Пиво ударило в голову, я опёрся спиной на здание и уставился в серый от проступающей плитки снег тротуара.

Заслушался даже Жигуль, к воплям которого я уже начал привыкать и всё меньше обращал внимание. Если не так давно он голосом Мэнсона, набравшего в лёгкие гелия, пел хрен пойми каким боком относящуюся к празднику “Personal Jеsus”, то сейчас откровенно притих. Я даже не выдержал и заглянул в храм. Так и есть! Тварюшка стянул с головы-дыни “Эльзу” и вслушивался, пытаясь, чтоб лучше запомнилось, настучать по каске Шнуровский мотив когтями.

Прогуляться, что ли?.. Просто пройтись. К тому же ведь совсем неподалёку была мастерская Лены… Буквально десять минут ходьбы. Я и в хорошие-то времена бывал там раз в два года. За неё хорошие деньги предлагали, кстати, ведь помещение-то в собственности. Не элитный, конечно, чердачок, но тоже ничего такой. Места, правда, маловато. Даже Лене там было тесно.

Было в собственности. Теперь документы замучаешься восстанавливать.

— Чё нос свесил? Всё хуёво? — спросил бомж, не переставая играть. Когда он успел открыть и отпить из своей бутылки?..

— С пивом — потянет, — отсалютовал я и жадно всосал сразу несколько больших глотков. Как же я давно хотел пива! — А ты можешь сыграть…

— Я всё могу. Но не хочу, — ухмыльнулся Бомж-Мороз, незаметно для меня ухитрившись уже на два трюка: перейти на “Я свободен” Кипелова и каким-то макаром отхлебнуть из бутылки, не отрывая рук от гармошки.

— Я тоже, — ещё один взгляд сквозь замедленную действительность подтвердил: бомж — спящий. И даже без всяких там штампов под горлом. Во всяком случае, ничего подобного видно не было.

— Да нихрена! — зашёлся булькающим кашлем “артист”. — Ты ж не видишь, что вокруг творится! А когда не видишь нихера — и мочь не можешь. Понял? Вот сядешь рядом со мной, ебанёшь на балалайке Джаггера, оглянешься. И охереешь. Только отсюда, — он потопал резиновой подошвой громадных валенок, — и видно, какая на самом деле параша вокруг творится! Понял?

— Твоё здоровье! — я запрокинул бутылку да и влил остатки в раскрытое горло, без глотков. — Никуда не уходи, Морриконе! Ща поговорим!

Санта Клаус с титьками за барной стойкой опять налила мне пива, на этот раз четыре по ноль-пять. Я вышел на крыльцо со странным чувством, что разговор с бомжом мне померещился. Оглянулся по сторонам. Да ну не… Артиста с гармошкой нигде не было. Да и был ли?

Да нет же! Был! Он просто ушёл — вон куски ваты от костюма валяются! Я вздохнул от досады да и вернулся в “бар”. Хоть в тепле пиво допить. Ну не выбрасывать же!

Одна за одной, и как-то так вышло, что пластиковых бутылок на моём столе оказалось уже шесть. К тому же, я не удержался и от пары рюмок водки. Мало чего понимая — ведь напиваться-то никто не собирался! — я вышел на улицу и пошагал к подземному переходу, чтобы перейти на ту сторону Сенной. Там, кажется, был хостел.

Это был вечер чудес какой-то! Или сплошных галлюцинаций. Сколько жил в Питере, а цыганский табор с песнями и плясками в подземном переходе не видел ни разу! Я даже остановился на краю лестницы в недоумении. Огляделся. Люди, вроде, шли вниз. И даже маневрировали меж кружащих цветастых юбок, а значит это точно не галлюцинации. Но прежде чем спуститься самому, я прошёлся по цыганским лицам в поисках осмысленного взгляда. Кого увидел — были спящими. Или… почти. Странный у них блеск в глазах был. Как у манекенов в магазине, которые, порою кажется, только насмехаются над тобой, и стоит отвернуться, показывают неприличные жесты.

Я закурил и пошёл. Их было человек тридцать, не меньше! Играли в три или четыре гитары, танцевали и колоритно пели. Всё ладно, чисто, чинно и очень даже празднично. Зря я про них думал всякую чушь. Нельзя ж руководствоваться предрассудками!

Тишина в храме после выступления бомжа была слишком долгой, и я успел к ней попривыкнуть. Поэтому когда Жигуль завыл “Лэ-э-йла!” Эрика Клэптона, я аж вздрогнул. И следом же увидел, почему гремлин решил изнасиловать именно эту неспешную балладу.

Она была неправдоподобно красива: черноволосая, стройная и высокая, даже малость выше меня, губы без следа помады лукаво растянуты в полуулыбке. И серьги! Два огромных золотых кольца, что иной раз касались плеч в цветастой, но очень даже ладно смотрящейся шали. Таких цыганок просто не бывает! Она что, из театра сбежала?!

Я растерялся. Остановился. И спьяну не удержался от ответной улыбки.