Лоцман

— Не забывай, что твои слова имеют двоякий смысл, милая Элис! Действительно, бой не всегда выигрывает сильнейший, зато в беге неукоснительно побеждает быстрейший. Да-да, очень часто трусов спасало от меня только их проворство! Элис Данскомб, ты не знаешь и тысячной доли тех мучений, которые меня заставляли терпеть высокорожденные негодяи, завидуя заслугам, на которые они не способны, и умаляя славу деяний, которые им недоступны! Меня бросали в океаны, как негодный корабль, которому дают отчаянное поручение, с тем чтобы он сам потом погиб в им же вызванной катастрофе! Сколько коварных сердец ликовало, увидев мои пробитые паруса, в надежде, что они примчат меня к виселице или к могиле на дне морском! Но я их разочаровал! — Взгляд лоцмана, уже не пронизывающий и твердый, теперь горел огнем восторженного экстаза, и он более громко продолжал: — Да, я горько их разочаровал! О, торжество над побежденными врагами ничто по сравнению с радостью, которой наполнилось мое сердце, когда судьба вознесла меня так высоко над этими подлыми и жалкими лицемерами! Я просил, я умолял французов дать мне хотя бы самое плохое судно, лишь бы оно обладало качествами военного корабля. Я доказывал им необходимость такого шага. Но интриги и зависть лишили меня моих законных прав и отняли у меня более половины моей славы. Меня называют пиратом? Если я и заслужил это название, то обязан им скорее скаредности моих друзей, чем моим действиям против неприятеля!

— И разве эти мысли не убеждают тебя возвратиться на путь верности твоему государю и родине, Джон? — глухо спросила Элис.

— Отбрось эту глупую мысль! — воскликнул лоцман, словно опомнившись и укоряя себя за минутную слабость. — Так всегда бывает с людьми, если они выделяются своими деяниями. Но вернемся к твоему визиту, Элис! Я могу спасти себя и товарищей из этой нелепой тюрьмы, но ради тебя я хотел бы избежать кровопролития. Не знаешь ли ты средства, как это сделать тихо?

— Когда наступит утро, вас отведут в комнату, где мы впервые увиделись. Это будет сделано по просьбе мисс Говард. Она скажет, что ею движут жалость и сострадание к вам и что ей хочется выведать действительное ваше положение. Ей не откажут в такой просьбе. И, в то время как стража останется за дверью, вас проведут через другую дверь в покои того же крыла, откуда через окно вам легко будет выпрыгнуть на землю, где растет кустарник. А дальше мы доверим вашу безопасность вашему собственному благоразумию.

— А если этот Диллон, о котором ты говорила, подозревает правду, как ты ответишь перед законом за то, что помогла нашему бегству?

— Я думаю, он не знает, кто находится среди задержанных, — задумчиво ответила Элис, — хотя, возможно, одного из твоих товарищей он узнал. Но им движет личное чувство, а не общественный долг.

— Я это подозревал, — ответил лоцман с улыбкой, которая скользнула по его лицу, еще так недавно отражавшему борьбу неукротимых страстей. Эту улыбку можно было бы сравнить с пламенем пожара, которое, затихая, вспыхнуло, чтобы в последний раз осветить окружающие развалины. — Этот молодой Гриффит своей безрассудной опрометчивостью свел меня с прямого пути, и будет справедливо, если его возлюбленная пойдет ради него на некоторый риск. Но от тебя нельзя этого требовать, Элис! Ты лишь гостья в их доме, и не нужно тебе быть замешанной в этом злополучном деле. Если мое имя станет известно этому американскому отступнику, полковнику Говарду, ему понадобится вся благосклонность короля, которую он купил, отстаивая дело тирании, чтобы защитить себя от взбешенных министров.

— Я боюсь доверить столь тонкое дело моей юной приятельнице, — проговорила Элис, покачивая головой.

— Помни, она может сослаться на свою привязанность. А ты разве можешь сказать всему миру, что все еще с добрыми чувствами вспоминаешь человека, которого сама клеймила такими позорящими словами?

Легкий румянец покрыл щеки Элис Данскомб, и она чуть слышно ответила:

— Больше нет надобности оповещать мир об этой слабости, хотя она действительно существовала. — Затем румянец исчез, и лицо ее стало мертвенно бледным, а глаза заблистали необычным огнем. — меня можно взять только жизнь, Джон, — добавила она, — и ради тебя я готова ею пожертвовать!

— Элис! — воскликнул тронутый лоцман. — Моя добрая, милая Элис!

В этот критический миг в дверь постучал часовой и, не дожидаясь ответа, поспешно вошел в комнату. Он заявил, что Элис должна тотчас же уйти. Элис и лоцман, которым хотелось точнее договориться о подробностях предполагаемого бегства, запротестовали, но солдат, опасаясь наказания, остался непоколебим, и страх, что ее здесь обнаружат, заставил Элис уйти. Она встала и медленными шагами направилась было к двери, когда лоцман, дотронувшись, до ее руки, выразительно прошептал:

— Элис, мы еще увидимся, прежде чем я навсегда покину этот остров.

— Мы увидимся утром, Джон, — тоже шепотом ответила она, — в комнате мисс Говард.