Лорна Дун

Мы начали искать по двору, но утки помогли нам сами и вывели в самый конец двора, где стоят два ясеня возле небольшого ручья. И тут нам сразу стало понятна причина их переполоха. Наш самый старый белый селезень, отец всего утиного семейства, отважный в схватках с собаками, галантный и элегантный, попал в весьма затруднительное положение. Тем не менее он держался стойко и лишь изредка крякал, как мне показалось, с оттенком некоторой гордости и независимости. Дело в том, что ручей, тот самый ручей, который наш селезень знал уже не первый год, в котором он всегда ловил тритонов, головастиков и прочую пищу, где он лакомился самыми разнообразными водорослями и считал его вторым домом, так вот, этот коварный ручей теперь разлился до неузнаваемости. Вода пенилась и неслась коричневым потоком, волна шла за волной, и подобное зрелище испугало бы самую храбрую утку, а наши, надо признаться, к числу храбрых не относились.

Через ручей был перекинут мостик, вернее, нечто вроде ограды, которая отделяла наши земли от соседских. Сейчас эта ограда, которая обычно не касалась воды, была наполовину затоплена. Между досками вода несла разный мусор: ветви деревьев, мотки водорослей и прочую ерунду. Но забавнее всего, что наш опытный селезень по непонятным причинам решил заплыть именно в это самое опасное место и там благополучно застрять между двух досок. Цепи, на которых держалась ограда, угрожающе звенели, готовые вот-вот сорваться, и зрелище становилось еще более смешным.

Я чуть не расхохотался, глядя на нашего беднягу, особенно в тот момент, когда он скосил на меня свой единственный глаз (ибо второй он потерял в схватке с индюком) и жалобно крякнул. Но крякнул он весьма некстати, потому что именно в этот момент его накрыло с головой очередный волной. Видимо, поняв всю тщетность попыток освободиться самому, бедный селезень раскрыл клюв, ожидая скорой смерти после следующей волны, а уж тогда лягушки бы порадовались, глядя на его бездыханное тело.

Энни рыдала и заламывала руки, и я уже был готов прыгнуть в воду, хотя такая перспектива меня не устраивала, как вдруг на берегу ручья возник всадник.

— Эй, мальчик, — крикнул он с противоположного берега, — отойди от воды. Поток унесет тебя, как соломинку. Я сам все сделаю, не волнуйся.

Он пригнулся в седле и начал разговаривать с лошадью. Это была великолепная кобыла светлой масти, мне даже показалось, что ее шкура отдает цветом давленой клубники, настолько красива она была. Лошадь по-лебединому выгнула шею, хотя ей не хотелось нырять в эту пучину, но, повинуясь хозяину, она готова была совершить любой подвиг. Лошадь вошла в воду, прядая ушами и фыркая, глаза ее были огромны и столь выразительны, будто она понимала каждое слово. Поток становился сильнее с каждым шагом, но она все шла и шла вперед, полностью доверившись хозяину. Когда вода дошла ей до холки, она задрала вверх голову и тут всадник, извернувшись в седле, быстрым движением выхватил нашего застрявшего в заборе селезня, пристроил его в седле и засмеялся, когда тот два раза крякнул ему в знак благодарности. В этот момент потоком воды всех троих понесло вниз по течению.

На берег они выбрались только метров через тридцать, там, где ручей проходит через наш огород, рядом с капустными грядками. Мы с Энни перебрались через изгородь и от всей души стали благодарить незнакомца, но он не стал отвечать нам, пока не переговорил с лошадью, словно объясняя ей всю необходимость подобного поступка.

— Родная моя, я знаю, что ты бы запросто перемахнула этот ручеек, — начал он, соскочив с седла и ласково похлопывая лошадь по шее. — Но так нужно было, понимаешь? И на это у меня есть свои веские причины.

Лошадь посмотрела на хозяина своими огромными глазами, еще раз фыркнула, и они поняли друг друга. Потом незнакомец вынул из кармана перечный стручок, угостил им нашего селезня и подтолкнул его к тому месту, где в ограде была небольшая лазейка. Тот отряхнулся, несколько раз взмахнул крыльями и вразвалку отправился к своей утиной семье. Птицы загалдели от счастья и вытянули клювы к небу, словно благодарили Господа за чудесное избавление от смерти своего предводителя и отца.