Лорна Дун

— Нет, тысячу раз — нет! — страстно воскликнула Лорна, не подчинившись дядюшке и не отнимая от меня сво­ей руки.— Пускай — пускай, пребывая столько лет среди своих не в меру кротких родственников, я привыкла ко всякому насилию, я еще не настолько отучилась отличать правду от лжи, чтобы воспринять ваши слова с тем же легким сердцем, с каким вы их произнесли. Вы полагаете, что ваша новость послужит счастливым основанием для нашего будущего союза. Я так не считаю, более того, я вообще не верю ни одному вашему слову. Девять десятых из того, что говорилось и говорится в Долине Дунов,— ложь. Вы же сами постоянно твердите о том, что между правдой и ложью — разница небольшая. Не хочу обижать нас, дядюшка, но, повторяю, я вам не верю. Сумей вы даже доказать свою правоту, это все равно ничего бы не значило: если мой Джон на мне женится, я буду принад­лежать ему навеки.

Окончив столь длинную речь, Лорна в бессилии упала мне на руки, с легкостью подхватившие долгожданную ношу.

Воцарилось молчание. И вдруг...

— Старый негодяй! — вскипела моя кроткая матушка, потрясая кулаком перед носом Каунселлора.— Что толку в нашем дворянстве, ежели вы себе такое позволяете! Уму непостижимо! У вас на языке только те слова, что ранят, а тех слов, что исцеляют, вы просто не знаете. Вот я сейчас возьму бутылку и разобью ее о вашу проклятую голову! Какой прок от таких вот Каунселлоров?

 Моя дорогая матушка изрыгала проклятия, не помня себя от гнева, а Каунселлор, подавшись на несколько ша­гов назад, выглядел несколько опечаленным, что, при его закоренелом бесстыдстве, было довольно странно.

— Любимая моя, девочка моя дорогая,— обратилась матушка к Лорне таким тоном, какого я, проживи я хоть до ста лет, никогда не забуду.— Крошка моя, да врет он все, ей-Богу, врет! Ты и Джон, вы созданы друг для дру­га, а ежели что и лежит между вами, так пропади оно пропадом! Ну взгляни на меня, овечка моя маленькая, взгляни и скажи хоть что-нибудь! Посмотри: вон он, твой Джон, вот она я, а что до Каунселлора, так пусть его дьявол с собой утащит!

Я изумился матушкиным словам, потому что все это было так непохоже на нее, и как я ни любил ее до сих, я полюбил ее еще больше, когда она вышла из себя. В эту минуту в комнату вбежала Анни, за нею Лиззи, и вес получилось так, словно шестое чувство подсказало им, что именно сейчас они нужны тут более всего. Каунсел­лор, бессердечный разбойник, был все же из знатного рода, и потому, почувствовав неуместность своего даль­нейшего пребывания в комнате, вышел из нее, пригласив меня следовать за ним. Я с готовностью направился к вы­ходу: когда вокруг так много женщин, честное слово, мне становится как-то не по себе.

Мы расположились на кухне. Я налил Каунселлору крепкого виски, разбавленного теплой водой, и подал си­гару нашего бравого Тома Фаггуса, и все это потому, что Дун, сидевший передо мной, был как-никак нашим гостем и имел полное право рассчитывать на то, что его примут под этим кровом именно как гостя.

Он закурил и завел разговор о женщинах вообще, за­явив, что природа начисто отказала им в здравом смысле

— Самое ужасное то,— сказал он, пуская колечки и потолок,— что всякий раз, когда ты пытаешься втолко­вать женщине что-то разумное, она тут же впадает в гнев. Нет уж, сынок, ожидать разумения от нее, неразумной, неразумно уже само по себе.

— Не знаю, сэр, — ответил я, — но весь мой опыт ограничивается общением лишь с матушкой да сестрами.

— Не скромничай, сынок,— лукаво усмехнулся Каунселлор, потягивая из стакана.— А впрочем, если ты понял мать и сестер, ты раскусил тысячи и тысячи таких, как они. А теперь к делу, Джон,— сказал он, допив второй стакан.— Если не обращать внимания на кое-какие пустя­ки, то в целом семейство у вас замечательное. Посуди сам: ведь вы спокойно могли сдать меня солдатам, а вместо этого ты сейчас вовсю стараешься напоить меня допьяна.

— Плохо стараюсь, сэр,— заметил я,— давайте я вам еще налью стаканчик. Видите ли, не так уж часто к на­шему огоньку присаживается такой вот высокородный джентльмен. Вы уж простите, что нынче вечером моя се­стра Анни не смогла прислуживать вам за столом.

— Сынок,— ответил Каунселлор, становясь поближе к огню, чтобы я мог убедиться в том, что он совершенно трезв,— а ведь я нынче вечером собирался напасть на ва­шу ферму. Спросишь, почему не напал? А потому, сынок, что вы спутали мне все карты. Не тем, что, скажем, пере­хитрили меня,— какие уж тут хитрости с вашей сторо­ны?— и не тем, что я полюбил вас — какая уж тут любовь с моей стороны? — а тем, что вы попросту, без выкрутас приняли меня как человека, которому можно верить, приняли радушно, угостив добрым вином и табаком. Дав­ненько не было у меня столь приятного вечера.

— Ваша милость,— сказал я,— мне так приятна ваша похвала, что я и не знаю, как вам на нее ответить. По­верьте, сэр, первым и главным залогом крепкого сна в этом доме является сознание того, что гость, побывавший у нас, остался доволен.