Лондон. Прогулки по столице мира

«В Чипсайде я увидел, что большинство оцепленных полицией улиц представляют собой жуткие вереницы разрушенных зданий — без крыш и с пустыми глазницами окон. В лужах на проезжей части лежат груды камней. Над входом в Гилдхолл я заметил «Юнион Джек», весь изрешеченный и похожий на сито. Повсюду снуют пожарные — их машины можно увидеть в самых невероятных местах. Мне захотелось узнать, насколько сильно пострадала библиотека; чтобы это выяснить, я свернул за угол и вышел на Бейсингхолл-стрит. Я уже намеревался войти в полуоткрытую дверь, когда дорогу мне преградил человек в покрытом пылью плаще. Его лицо было черным, как у трубочиста. Он раздраженно осведомился, кто я такой. Я объяснил, что являюсь другом библиотекаря и что хотел лишь узнать, насколько серьезно пострадало здание.

— Я и есть библиотекарь, — сказал он.

Только тогда я узнал под слоем сажи и грязи лицо своего старого друга Дж. Л. Даутуэйта, который в тот же самый миг узнал меня. Он был смущен, но вскоре на его лице появилась усталая улыбка.

— Пройдите внутрь, Мортон, и взгляните, — сказал он, подталкивая меня к двери.

Мы поднялись в библиотеку, где я так часто видел самых блистательных людей своего времени. Два отдела, которые находились в самом конце помещения, исчезли вместе с хранившимися в них книгами. Картина разрушений была настолько чудовищной, что у меня перехватило дыхание. Находившийся всего в нескольких ярдах от этого жуткого месива кабинет Даутуэйта совершенно не пострадал. На каминной полке все еще стояли ряды рождественских открыток.

Спустившись к рухнувшей балке, мы подошли к огромной куче книг, которая напоминала пепелище погребального костра. Некоторые все еще тлели, и над кучей поднимался легкий дымок. От жара маленькие, красочно иллюстрированные страницы старинных книг скручивались, их уже нельзя было прочитать. То там, то здесь из кучи выступали кожаные переплеты книг восемнадцатого столетия.

— Это часть той работы, которой я посвятил всю свою жизнь, — сказал Даутуэйт. — Я собирал книгу за книгой, именно так появилась основная часть этой студенческой библиотеки. То, что погибло, никогда не возместить. Это ужасно. Картинная галерея по соседству не пострадала, но там ничего и не было! А здесь все пропало безвозвратно…

Он добавил, что особо ценные фолианты успели вывезти, однако, по его мнению, погибшие тома студенческой библиотеки представляли собой неизмеримо большую ценность.

Затем мы отправились к руинам Гилдхолла. Что за картину я увидел! Огромные черные балки, которые поддерживали крышу, обгорели и рухнули и теперь громоздились на бесформенных грудах кирпича. Стоявшие вдоль стен статуи выглядели весьма непривычно, так как оконные проемы лишились своих витражей и на статуи падал обычный дневной свет. Сами статуи тоже пострадали. У многих были отколоты фрагменты, некоторые буквально потеряли головы. У наших ног лежала рука статуи, которая, насколько я понял, олицетворяла несчастье. Каждое из больших окон превратилось в отделанное лепниной решето, сквозь которое проникал серый свет новогоднего дня. Уцелела, хотя и сильно обгорела, перегородка, стоявшая в том конце зала, где находится Галерея менестрелей.

— Гога и Магога больше нет, — сказал Даутуэйт. — От них ничего не осталось. Это я виноват, что их здесь оставили. Знаете, я никак не мог смириться с мыслью, что статуи-великаны, которые так долго охраняли Гилдхолл, вдруг уйдут и оставят здание без защиты. Я был неправ.

Он снова оглядел руины.

— Этот пожар причинил Гилдхоллу такой же ущерб, как пожар 1666 года, — заметил он. — Уцелели только склеп, подъезд и стены. Грубо говоря, это все, что осталось. Между нами: кроме Гога и Магога, а также Палаты олдерменов, в Гилдхолле не было ничего, о чем стоило бы сожалеть. Некоторые считают витражи и резьбу средневековыми, но все это изготовили во времена королевы Виктории. Вот книги — это настоящая трагедия. Нельзя было такого допускать. Огонь вспыхнул в церкви Сент-Лоуренс Джури и перекинулся на Гилдхолл. Если бы за церковью как следует присматривали, хватило бы ведра воды, чтобы потушить пламя.

Мы распрощались, и я пошел прочь. Теперь я находился внутри полицейского оцепления и мог идти куда хотел. Я направился к руинам Гришэм-стрит. Зрелище, представшее моим глазам, напоминало Ипр или Аррас времен Первой мировой войны. Это было ужасно. Каждая из начинавшихся отсюда улиц представляла собой мертвое пространство. Олдермэнбери выгорела полностью. От зданий, которые не рухнули, остались только кирпичные фасады. Отсутствуют малейшие признаки жизни. Осматривая пустынные вестибюли и доверху заваленные мусором помещения, я увидел покосившиеся каменные колонны и металлические опоры. Повсюду царит жуткий беспорядок. Не могу указать точные масштабы этого бедствия, но мне кажется, что такая картина повсюду. От прежних изящных зданий остались одни воспоминания. Увидев почерневший остов, невозможно догадаться, что раньше в нем находился банк или, скажем, кафе. Пожар сделал все дома абсолютно одинаковыми.

У магазина учебных товаров я увидел длинную очередь из хорошо одетых мужчин и женщин. Мне объяснили, что эти люди работают в Сити и встали в очередь, чтобы получить у полиции разрешение покинуть оцепленный район. На глаза навернулись слезы. А что увидят эти люди, выйдя за кордон? Новые разрушения? Новые следы пожарищ? На что они будут жить? Кто оплатит их расходы? Как они станут платить своим работникам?

Через огромную дыру в стене я пробрался в развалины одного здания и обнаружил там человека, который прохаживался среди груд щебня. На голове у него был котелок, а в руке он держал зонт. С ошеломившей меня невозмутимостью он сообщил, что пришел посмотреть, как обстоят дела в его офисе, а сейчас пытается выяснить, не лежит ли под щебнем сейф.

Хотя пожары бушевали уже четвертый день, повсюду на этих улицах можно увидеть пожарников, которые снуют от здания к зданию с баграми и шлангами».