Локон Медузы

Через три-четыре мили меня остановил местный фермер, сметливый, добродушный и рассудительный мужчина средних лет. Обрадовавшись живому существу, я притормозил и принялся как ни в чем не бывало расспрашивать его о дороге в Кейп-Жирардо, хотя и понимал, что выгляжу, должно быть, достаточно странно. Человек охотно объяснил, как мне лучше добраться до города, поинтересовался, откуда я еду в такой ранний час и в таком незавидном состоянии. Решив, что мне лучше держать язык за зубами, я ответил, что ночью попал под дождь и нашел приют на ближайшей ферме, а потом, разыскивая свою машину, заблудился в кустарнике.

— На ферме, говорите? На какой бы это ферме? В ту сторону ничего нет аж до дома Джима Ферриса, что за Баркерз-Крик, а это будет миль двадцать по дороге, если не больше.

Я вздрогнул и задумался над этой новой загадкой. Потом спросил своего собеседника, не замечал ли он большого разрушенного дома, старые ворота которого выходят на дорогу недалеко отсюда.

— Вот чудно, что вы, приезжий, помянули его! Верно, бывали здесь когда-нибудь раньше. Этого дома теперь нет. Сгорел лет пять или шесть тому назад. Ну и странные же истории о нем ходили!

Я невольно поежился.

— Дом этот назывался Риверсайд — имение старика де Русси. Лет пятнадцать-двадцать тому назад там творились диковинные вещи. Сын старика женился за границей на одной девчонке. Люди говорили, что уж больно она была чудная. Очень уж им не нравилась ее внешность. Потом молодые вдруг уехали, а еще потом старик сказал, что его сына убили на войне. Да только негры-то шептались совсем про другое. Прошел слух, будто старикан сам влюбился в ту девчонку, да и прихлопнул ее вместе с сыном. А то, что на том месте видят иногда черную змею, так это точно. Вот и думай об этом, что хочешь! Потом, лет пять-шесть тому назад, старик исчез, а дом сгорел. Говорят, он сгорел вместе со стариком. Утром это было, а накануне гроза была — страх да и только! Многие тогда слыхали жуткий вопль на полях за домом. И кричали-то голосом старого де Русси. Когда пришли посмотреть — дом уже весь занялся. Глазом моргнуть не успели, как он сгорел — там ведь все было сухое как хворост, хоть в дождь, хоть без дождя. Никто больше старика не видал, но время от времени, говорят, призрак той черной змеи шастает по округе. А вы-то что обо всем этом думаете? Похоже, место вам знакомое. Вы что же, когда-нибудь слыхали про де Русси? Как по-вашему, что там было неладно с этой девчонкой, на которой женился молодой Дэнис? От нее все так и шарахались. Никто ее не мог выносить, а почему — непонятно.

Я пытался привести в порядок свои мысли, но мне это плохо удавалось. Так, значит, дом сгорел много лет тому назад? Но где же тогда я провел эту ночь? И откуда я знаю обо всей этой истории, да еще так подробно? Ломая себе голову надо всем этим, я вдруг увидел на рукаве своего пиджака волос — короткий седой волос старика де Русси. В конце концов я уехал, так ничего и не сказав фермеру, но намекнув, что сплетня, которую он мне поведал, не имеет под собой никакой основы, и что пересказывать ее — несправедливо по отношению к бедному старому плантатору, который так много страдал в своей жизни. Я дал ему понять, что узнал об этой истории из абсолютно достоверных источников и что если кого и следует винить за случившееся в Риверсайде несчастье, так это иностранку Марселину. Она не годилась для жизни в Миссури, сказал я, и лучше бы Дэнис вообще не женился на ней.

На большее я не стал намекать, полагая, что де Русси с их трепетно оберегаемой фамильной честью и высокой чувствительной натурой вряд ли похвалили бы меня, если бы я выболтал все их секреты. Господь свидетель, они достаточно настрадались, и им не хватало только того, чтобы соседи строили догадки насчет того, какой именно адский демон — горгона, ламия или какая-нибудь другая первобытная ведьма — щеголяла их незапятнанным доселе древним родовым именем.

Было бы несправедливо, если бы соседи узнали и о том другом позоре, который мой необычный ночной хозяин так и не осмелился открыть мне, но который я сам разглядел на погибшем шедевре бедного Фрэнка Марша.

Было бы слишком чудовищно, если бы местные сплетники узнали, что бывшая наследница Риверсайда, проклятая горгона, эта ламия, чей отвратительный вьющийся локон из волос-змей, должно быть, и сейчас жадно обвивается вокруг скелета художника в засыпанной известью могиле под обугленным фундаментом, была отпрыском изначальных обитателей Зимбабве. Люди не замечали, но глаз художника безошибочно уловил в ней это. Неудивительно, что эта старая ведьма Софонизба была так к ней привязана, ведь Марселина, пусть в неуловимо слабой степени, была негритянкой.