Локи

Покои Одина встретили меня тишиной и медовым запахом сгоревшего воска. Один любил настоящие восковые свечи, вернее, их запах, потому иногда зажигал их у себя, несмотря на всю техномагическую продвинутость Асгарда. Сейчас же их явно зажгла Фригга, преданно сидевшая у изголовья кровати мужа и подарившая мне тёплую улыбку, едва я вошёл. Тело Всеотца покрывала золотистая полусфера целительной магии, напоминающая классическое силовое поле, хотя, как я знал, она свободно пропускала любые предметы туда и обратно. Один выглядел безмятежно — накрытый пушистым одеялом до груди, он спал на спине, ничуть не напоминая грозного и могучего Царя Асгарда, от чьего имени дрожали целые миры. Обычный старый человек с мягким, круглым лицом, небольшим животиком и окладистой белоснежной бородой. На самом деле, лицо его в точности повторяло лицо великого Энтони Хопкинса, что и играл его в фильме, но будь я проклят, если Один сейчас вызывал хоть малейшие ассоциации с Ганнибалом Лектером, так запомнившимся в моём прошлом мире благодаря таланту этого человека.

Молча пройдя по залу опочивальни, я обогнул широкое ложе с другой стороны от той, где сидела царица, и медленно присел на стоящее там кресло. Внутри бурлили странные чувства, назвать которые «смешанными» было бы немного блекло. Человеческая часть меня отчётливо трепетала от близости с одним из самых могущественных существ этой вселенной, чему немало способствовали знания Локи, позволяющие осознать это могущество в многократно большей полноте, нежели был способен дать любой развлекательный фильм. Один был Богом, полноценным владыкой этого мира. Даже просто сидя рядом с ним, я ощущал, насколько связан он с окружающим пространством, насколько Асгард и ещё несколько иных — настоящих — планет и даже целых измерений, пусть даже карманных или карликовых, покорны его воле. Он был связан даже с Землёй! Не так полно и глубоко, как с этим искусственным миром асов, но эта связь всё равно была, и была она больше моей. Прежний Локи не думал об этом — слишком привык, да и примеров магической силы отца видел предостаточно, а вот меня это пробирало до печёнок. Я ведь тоже мог чувствовать миры — их душу, сущность. Но для меня это было далёкое и смутное ощущение — я просто знал, что эта душа есть, воспринимал как некий фон, что-то вроде запаха или температуры воздуха, но влиять на неё, заставлять что-то делать, а тем паче — черпать от неё силу… Всё это было мне недоступно. Я ведь не только комплимента ради называл Шторм Богиней. Её сила базировалась на общении с миром, на эмпатии с ним, возможности попросить и получить — феноменальное влияние даже для настоящего Бога. Но всё-таки она не была Богиней, она была мутантом, чьи псионические способности сконфигурировались столь причудливым образом, что она получила свой аналог сил, присущих сильнейшим из асов. Один же как раз был Богом и вполне мог творить то же, что и она, причём на десятке миров. Так кричали мне мои чувства, так шептали знания Локи. И они же говорили, насколько Одину плохо. Насколько он устал и ослаб. Я видел его связь с мирозданием, я видел её потенциал, и я видел, насколько Всеотец сейчас не способен его реализовать. Он был словно огромный древний дракон, поверженный не врагами и оружием, а старостью и немощью, однако продолжающий внушать священный трепет даже в таком дряхлом и беззащитном состоянии.

Но это касалось лишь силы и страха перед раскрытием. Того страха, что побудил меня бежать из Асгарда. Но не он один царил в моей душе.

Память Локи, воспоминания… то, с чем я сроднился и уже, будем честны с самим собой, привык считать своим собственным. Всё это переворачивалось при виде того, в каком состоянии мой отец. Строгий, вспыльчивый, вечно благоволящий Тору, иногда тупой и упёртый, аж до скрипения зубов, но… отец. Всегда такой могучий и внушающий страх, а теперь слабый и беззащитный. Брошенный приёмным ребёнком, преданный в самых лучших чувствах и надеждах любимым сыном, разочаровавшийся и снедаемый сожалением, беспомощный что-то исправить и вынужденный бросить свою жену, своё царство, всё, ради чего он прожил жизнь, в самый ответственный и критический момент. В момент, когда он наиболее нужен. Я осознавал, что я не тот Локи, каким он был, что Один — не мой отец, что я не должен испытывать к нему ничего, кроме презрения за отвратительный результат воспитания своих детей, но я всё равно жалел его. В груди поднималось что-то тягучее и щемящее, подозрительно похожее на любовь. Хотелось помочь, извиниться, обнять и даже, чёрт подери, поплакать…

А ещё меня просто накрывало беспросветным пологом отчаяния от одной только мысли, сколько всего мне предстоит тянуть, возьмись я на самом деле править Асгардом. Административные обязанности меня не пугали, меня пугали люди. Вернее, асы. Их культура, обычаи, нравственные и общественные принципы, традиции вести дела и исполнять приказы…