Лоханка

Постарались органично «вписать» новое оборудование в интерьер, тем не менее недавно просторная кабина стала совсем тесной – если кому-то нужно выбраться наружу – радисту тоже приходится вылезать наверх – иначе никак не протиснуться. Зато появился член экипажа, способный присматривать за внутренним переговорным устройством. Зачем радист, спросите? А затем, что на танковых рациях волна тоже уходит, и присматривать за ней обязательно кому-то нужно.

Добавлю ещё огромное количество запчастей к транспортёрам, что у нас непрерывно запрашивают всё те же интендантские службы. И солдаты интендантского управления по полгода проводят на заводе, работая на сборке, обкатке и испытаниях машин. Нам – дополнительные рабочие руки. Армии – отличные мехводы, знающие технику до последнего винтика.

* * *

Так и проходили годы за мирными делами и домашними хлопотами. Росли сыновья, которым я и кубики деревянные сделал для строительства, и конструктор из железных полосок с отверстиями, чтобы гайки крутить научились. Ну там луки, рогатки, арбалеты, пращи – это уже по мере взросления и обретения ими навыков. Плавать научил, а остальное они с соседскими ребятишками в порядке обмена опытом освоили – нормальные пацаны.

Заметил только, что Анна сынов наших за драки никогда не ругает и жалоб не одобряет – смажет им царапины и ссадины, забинтует и в щёчку чмокнет. То есть посочувствует дельно, но без лишней нежности. Так-то в людях считается, что нравом она крута, но мне никогда не перечила. Видимо, патриахальность в её воспитании доминирует. Она вообще-то из сада и огорода семью нашу, считай, прокармливает. Продает даже кое-что, а мы с сынами рыбку ловим – не голодали бы и без моих заработков. Но с заработками веселее. Тем более что скотины не держим, а молоко с маслом нужны. Да и мясо, и яйца организмам требуются. Вот и покупаем или на рынке, или у соседей, потому что в магазин дальше идти.

Изредка скрашивали наше бытие короткие приезды моего боевого товарища с супругой и дочерьми. Сначала одной, а потом и двумя – по мере появления на свет. Софико бывала у нас словно на курорте, радуясь теплу и мягкому песочку речных берегов.

О своей службе Кобланды рассказывал мало – обычно короткие эпизоды, проливающие свет только на то, что наши машины могли бы быть и совершенней. Ну и небольшие тактические этюды мы разыгрывали. Я его постоянно склонял к мысли, что врага надо уничтожать пушечным огнём с закрытых позиций, а всю остальную деятельность подчинить этой цели. То есть – артиллерийской разведке, доставке орудий в точку залпа и подвозу боеприпасов, – а то мне казалось, он слишком увлечён традиционным принципом фронтальной атаки, отчего чересчур переживал об извечной борьбе меча и щита… то есть брони и снаряда. Такой уж у него круг общения – профессиональные военные, они кого хочешь заговорят.

Как же я в нём ошибался! Мог бы сообразить, между прочим! В тридцать втором году в петлице у него был кубарь, в тридцать пятом – шпала, а в тридцать седьмом… в тридцать седьмом произошло вот что.

Наш местный НКВДэшник Дмитрий Иванович Агеев пришёл к нам домой вечером и сказал, что мне следует срочно собираться и явиться туда, куда меня доставят, а более определённого ничего не сообщил – мол, и сам не ведает. С работой он всё уладит – не осерчает на меня руководство, если не выйду в смену в обычное время.

Собрался я, как в тюрьму, обрядился в свою старую армейскую форму, с Аней попрощался, будто навсегда, показал, где заначка, научил, как себя вести и что отвечать – судя по всему: ни её, ни сынов наших репрессии не коснутся, но строгие дяди неудобными вопросами запросто могут побеспокоить. Она мне яиц варёных собрала, отварной картошки молодой целый чугун, сала… второй мешок образовался. Потом уже Агеев меня на мотодрезине отвёз через Мурню на станцию Ахтуба, а оттуда машиной в степь к самолёту. Как я понял – это какой-то АИР, потому что пассажирский верхнеплан – видывал я такие на картинках про историю авиации. А тут прохаживается военный в чине комкора и поглядывает на наручные часы. Вот ему меня и представили: «Беспамятный Иван Сергеевич доставлен». Ни гражданином Дмитрий Иванович меня не назвал, ни товарищем – чувствую, сомневается он в моём статусе на данный момент.

Я тоже сомневался, поскольку не силён на предчувствия, поэтому ничего определённого насчёт своей будущей судьбы представить себе не мог. С одной стороны – меня не арестовали дома, с другой – год нынче уж больно страшный. Донос? Да вроде особо некому. Я специально так строил жизнь и отношения с коллегами, чтобы держаться в тени, никому не мешать и не вызывать зависти… хотя тут наверняка не скажешь – люди порой такому завидуют, что диву даёшься, а уж какие пакости они от этого способны совершить – слов нет.

Однако решил «икры не метать», держаться спокойно. Потому что тогда меньший «откат» пойдёт на семью. Это я свои переживания описываю – были они у меня нешуточные.

Поглядел на меня комкор неодобрительно да и говорит:

– Садитесь в самолёт, красноармеец, – и сам тоже следом забрался.