Логово проклятых

В кабинете Боровича ждал начальник службы безопасности центра Олесь Воронец. На его физиономии поблескивали стекла очков в тонкой оправе. Он то и дело кривил узкие хитрые губы и рассматривал Боровича так, как будто видел его впервые. Этот человек делал вид, что никогда не обращался к Михаилу со словами безмерной благодарности за спасение Романа Шухевича, с которым Воронца связывала давняя дружба. Он якобы не знал, что Борович получил от Степана Бандеры денежную премию за хорошую службу.

Бандера сказал, что это награда за тщательную подготовку группы диверсантов. Она не только свободно прошла в пограничный район Украины, но и успешно взорвала мост, сожгла амбары с семенным зерном.

Правда, ни Бандера, ни Воронец не могли знать, что шум, поднятый в газетах и на рынках в связи с взрывом моста националистами, был осознанно, совершенно целенаправленно раздут сотрудниками НКВД. Повреждения моста были не такими уж большими. Вместо амбаров горели пустые сенные сараи, стоявшие рядом с ними, изрядно подгнившие, грозившие развалиться в любой момент. Надо сказать, что все эти взрывы и поджоги осуществляли вовсе не националисты, а специально подготовленные люди из НКВД.

– Вот и вы, Михаил Арсеньевич, – наконец-то произнес Воронец внушительным баритоном. – Честно говоря, я полагал, что мне долго придется вас ждать.

– Почему? – Борович сделал вид, что удивился. – Думаю, вам по роду вашей службы хорошо известно, что я мало куда хожу, помимо центра. Иногда в кафе с другими сотрудниками, если они меня уговорят принять чарку по какому-то поводу. Время от времени я встречаюсь там со старыми товарищами. Например, со Стеллой Кренцбах. Вы же знаете, что меня многое связывает с ней и с Романом Иосифовичем. Вы послали за мной курьера, я не мог не поторопиться. Но давайте к делу. Я вас слушаю.

– Нападение – лучший способ обороны, – заявил Воронец и похвально кивнул. – Правильно, это же азы разведывательной работы. Вас неплохо учили в вашем ЧК. Правда, теперь это называется НКВД.

– Учили меня там действительно хорошо. Держать язык за зубами, думать о том, что говоришь в камере, выдерживать допросы. В двадцать девятом году меня арестовали. Я почти полгода провел в камерах внутренней тюрьмы на Лубянке. Да, должен признать, что это была одна из самых серьезных школ, которые мне пришлось пройти. Чему-то большему меня научили только окопы германской войны.

– Не понимаете, да? – спросил Воронец и улыбнулся.

– Вы о чем? – Борович сделал очень удивленное лицо. – Я что-то упустил в ваших вопросах?

– Да ладно вам. – Воронец махнул рукой, снял очки и принялся протирать стекла мягкой тряпочкой, подслеповато посматривая на собеседника. – Темнить я не люблю, предпочитаю ясность во всем. Вот господин Агафьев утверждает, что встречал вас в коридорах Лубянки в форме сотрудника ОГПУ. Даже орден у вас на груди виднелся, только он не разглядел, какой именно. Конечно же, Красного Знамени. Других у Советов в двадцать девятом году просто не было.

– Если угодно, то в царской армии я имел три солдатских Георгиевских креста, которые получил, еще будучи вольноопределяющимся в пехотном полку. Офицерские награды мне потом вручал генерал Брусилов. Что же касается господина Агафьева, упомянутого вами, то я не имел чести знать его ни в двадцать девятом году, ни ранее. Честно говоря, будь моя воля, я и сегодня с ним не знался бы. Тип весьма неприятный, не имеющий ни малейшего представления о чести и достоинстве.

– У вас с ним был конфликт здесь, в центре?

– Я уже сообщил вам о том, что прежде Агафьева не знал. Поэтому никаких конфликтов с ним иметь не мог. А здесь… Все, что не касается нашей работы, я полагаю, можно и не обсуждать. Мало ли кому я на улице на ногу наступил. Я не хочу, чтобы обо мне думали как о человеке, сводящем личные счеты.

Тут дверь кабинета распахнулась. Борович увидел Романа Шухевича. Тот хмурился, рассеянно кивал, потирал руки.

Потом он подошел к столу, который разделял Воронца и Боровича, и сказал:

– Олесь, ты не мог бы нас оставить на минуту наедине? Я хочу сказать несколько слов Михаилу Арсеньевичу.

– Да, пожалуйста, – как-то слишком уж легко и быстро согласился Воронец, рывком поднялся из кресла и вышел.

Вся эта интермедия с появлением в кабинете Шухевича наводила Михаила на мысль о хорошо поставленном спектакле.

Шухевич подвинул стул и сел рядом с Боровичем.

– Миша, мне здесь во всем верят, так что положись на меня, – торопливо проговорил он, заглядывая в глаза собеседнику. – Если все обстоит именно так, как говорит Агафьев, то я помогу тебе. Я обязан тебе жизнью, а это многое для меня значит. Скажи, он прав, да? Ты действительно прислан сюда из НКВД? Я готов пойти на преступление перед своими товарищами, спасти тебя, помочь скрыться. Ни черта они со мной не сделают!

– Роман, ты спятил? – медленно проговорил Борович, тоже глядя прямо в глаза Шухевича. – Какое, к лешему, НКВД?

Борович умышленно произнес не «какой», как следовало бы, а «какое», в среднем роде. Так часто говорят люди, толком не знающие, о чем идет речь.