Лодыгин

Вот как проходил первый опыт на Тамбовщине. Кружок купил более чем 10 тысяч десятин, и этим огромным фондом существенно начал влиять на понижение арендной платы крестьянам. Именно в это время, пользуясь крестьянским малоземельем, крупные владельцы и арендаторы сильно поднимали цену земли, доводя ее до спекулятивной. Кружок вышел на арену борьбы с открытым забралом, широко объявив свою программу среди крестьян я землевладельцев, и предложил свою землю бедноте. Сергей Николаевич пишет в «Отечественных записках» (1881, № 12) о кружке: «Вся земля его разбиралась, и спрос на землю не ослабевал, а земля тех, кто играл на повышение, оставалась неразобранной или падала в цене…»

Но, к сожалению, кружку не удалось добиться того, чтобы крестьяне сами снимали в долгосрочную аренду землю большими участками и избавлялись от съемщиков-кулаков. И непривычно и боязно: вдруг недород? На большом участке больше трудов и больше убытков! Зато мало-помалу крестьяне стали доверять «господам» из кружка: «поручать им продажу своего хлеба, пристраивая свой к их партии. Вообще доверие крестьян заметно возросло…» На импровизированные собрания кружка, где говорили свободно, без всяких опасений, что «кто-нибудь сделает для них неприятность, а для себя интерес», приходили и крестьянин, и сельский учитель. Все больше и слаще мечталось о своей общине-колонии где-нибудь в пустынных местах, подальше от глаз начальства, — на только что обживаемом после 50-летней кровопролитной войны Кавказе. Туда готова была поехать и тамбовская крестьянская молодежь.

Но… «губернское воронье всполошилось, закаркало». В предложенной общине усмотрели уже опасную организацию, «какую-то шайку», и тамбовский кружок должен был прекратить свою деятельность, не просуществовав даже полных трех лет.

Зато закрытие его на Тамбовщине разожгло желание скорее податься на Северный Кавказ, где до того жили лишь горцы и казаки, а теперь правительство позволило селиться полякам, армянам — осваивать необжитые места.

По товарищескому договору, покупаемый участок распределялся так: на долю состоятельной части кружка — москвичей (О. А. Олениной, ее сестры Е. А. Филомофитской, А. А., В. А. и А. Н. Немчиновых, П. А. Евреинова) приходилось 60 процентов всей земли. А на долю малосостоятельных, представляющих рабочую силу (С. Н. Кривенко, его заместителя А. Н. Лодыгина, В. К. Оленина, И. М. Мальцева и других «идейных людей»), — остальные 40 процентов площади. Причем москвичи обязались уплачивать агроному И. Г. Фрейбергу за ведение дела по рублю с десятины. (Лодыгин и Кривенко предполагали первое время подолгу бывать в Петербурге, один — по делам изобретений, другой — по журналистским.) Расходы же по ведению хозяйства должны были погашаться пропорционально по расчету на десятины всеми участниками кружка.

Оставалось выбрать участок, купить его и перебраться на постоянное жительство, отказавшись от города и его благ, навербовать сотоварищей из крестьян. Еще первые разведочные поездки в 1871–1872 годах удивили тамбовцев пестротой состава первых колонистов Кавказа.

Среди освоителей его «немало было людей, искавших душевного успокоения», вспоминал позже Кривенко, людей «интеллигентных и даже выдающихся по своему умственному развитию». Здесь можно было встретить «и несчастного мужа, брошенного женой-аристократкой, и безродного солдата, которого недружелюбно встретили в родном селе, куда он пошел было после отставки, и настоящего нигилиста, с которого, утрируя черты, рисовал Гончаров своего Марка Волохова и который, разошедшись во взглядах с Нечаевым, ушел «подальше от греха», и идеалиста, скорбевшего о мире и его неправде и искавшего мирных путей к человеческому счастью, и человека, у которого было нечто беспокоившее его на душе, что он хотел забыть, а может быть, и сам хотел быть скорее забытым, и простого богомольца, ушедшего в молитву и суровое религиозное подвижничество…»

Встречались здесь и многие другие лица в весьма оригинальном положении: то «французский граф», уехавший в свое время из Франции, где правил тогда «Наполеон Маленький», то «турецкий подданный Иван Степанович, которого все знали как уроженца Орловской губернии», вынужденного, однако, принять турецкое подданство (вероятно, из-за преследований за религиозное сектантство. То настоящий турок старик Измаил, который, будучи одним из самых искусных шкиперов, весь свой заработок употреблял на прокорм бродячих собак, ходивших за ним стаями. То «некогда блестящий и богатый артиллерийский офицер, которому почему-то не повезло в жизни, хотя ничего дурного он не сделал…».

Весь этот люд, так или иначе не примирившийся с жизнью, а вернее, с существующим режимом, шел сюда «по какому-то инстинкту» и, казалось, лучше себя тут чувствовал, хотя никаких благ не приобретал, а сплошь и рядом жил плохо. «Так раненый зверь уходит в лесную чащу, где ему спокойнее, так закоченевшую от холода муху тянет к теплу и свету».