Лодыгин

Воспитательный комитет, обсуждая поступок кадета, официальную причину выдвинул такую: кадет нарушил приказ офицера, кадет унизил себя бранью, каким же он будет офицером? (По правилам того времени офицер не имел права даже вступать в общение с пьяным солдатом, дабы не спровоцировать того на оскорбление.) Тайной же причиной сурового наказания кадета, конечно, было другое — распространение свободолюбивых настроений среди кадет. Виновник, дворянин, был выпорот и отдан в школу кантонистов, куда попадали на несчастную долю и жестокую муштру чаще сыновья погибших солдат с 10 лет. Директор корпуса красавец Броневский, столь симпатичный до того кадетам за свое участие в войне, где потерял руку (он ходил с пустым рукавом, аккуратно просунутым под ремень), в мгновение ока переменился. Он ежедневно обходил построенных в каре кадет и определял зачинщиков беспорядков «по глазам». «Определенного» таким образом пороли. «В городе с ужасом заговорили о жестокости генерала, всеобщие жалобы достигли Петербурга, Броневский был смещен, и на его место назначен Ватаци», — пишет фон Дерфельден. Новый директор был человеком осторожным и гибким, либерально настроенным. Он ко всем относился ласково и был всем доступен. Преподавателям он усиленно рекомендовал «не притеснять кадет», стал устраивать танцевальные вечера с приглашением барышень, выходы в губернский театр. М. Слобожанин рассказывает: при таком директоре, как Ватаци, запрета на мысль в корпусе, очевидно, не было. Воспитанники жили полной жизнью и интересовались общественным движением. В Главное управление военно-учебных заведений приходили анонимки такого содержания: «Замечают, что воспитанники Воронежского кадетского корпуса чрезвычайно распущены и неуважительны к старшим, приписывают это чрезмерной слабости директора корпуса генерал-майора Ватаци».

Сергей Николаевич Кривенков это время в одной из своих статей в рукописном журнале весьма нелестно отозвался о начальстве, и между прочим о директоре военной гимназии (кадетский корпус в 1866 году был переименован в военную гимназию). Последний узнал про то, но имел достаточно ума, чтобы не сделать из этого обычной гимназической истории. Напротив, он стал к автору еще внимательнее. Слобожанин свидетельствует: Кривенко уже тогда выделялся среди других и был центром кружка саморазвития учащихся. Вообще в Воронежской гимназии Сергей Николаевич уже значительно определился и в смысле характера, и в смысле убеждений, насколько это было возможно для юноши его возраста… Здесь начало складываться у него цельное мировоззрение народника, видевшего исход бедствий страны в полном слиянии интеллигенции с народом, в развитии и осуществлении совокупными их силами социальных идеалов народа в создании артелей и кооперативов.

Самым верным другом и единомышленником Кривенко по-прежнему остается Александр Лодыгин. Юноши читают герценовский «Колокол», ходивший по гимназии в списках, литературно-критические статьи Писарева, Чернышевского, экономические труды зарубежных ученых, дискутируют о романе «Что делать?» и выбирают себе в кумиры, конечно, Рахметова: при их суровом спартанском образе жизни подражать ему есть все возможности. На летних вакациях в семью Кривенко как-то приехал московский митрополит Филарет. «Князь церкви», поговорив с подростком, подивился его эрудиции.

— А что, — обратился он к нему, — читал Бюхнера?

— Читал, — честно признался Сережа.

— И разделяешь?

— Разделяю, — не сморгнув, ответил подросток.

— Ну а как же насчет телесных наказаний? — лукаво спросил владыко.

Сергей понял скрытый смысл вопроса митрополита: если ты не веришь в самостоятельность духовной природы человека и выводишь ее из природы материальной, то должен признать и материальные воздействия, то есть телесные наказания. Признать же телесные наказания кадету Кривенко было непросто. В Воронежском корпусе было несколько случаев попыток самоубийств подростков, назначенных к порке. Хлебный шарик, брошенный в офицера во время обеда, дерзкий отлет воспитателю влекли за собой неминуемое телесное наказание. А уж ложь, воровство, драка, курение, рюмка водки обсуждались на заседаниях воспитательного комитета, и, кроме розог (это уж само собой) и карцера со скудным провиантом, обсуждался вопрос: оставить или нет воспитанника в корпусе?

Однажды подвергся суровому наказанию Александр Лодыгин. История эта детально изложена в донесении генерала Ватаци от февраля 1863 года Главному управлению военно-учебных заведений. В нем же, как положено, содержатся характеристики виновников.