Лодка

— Погружение! — кричит командир и немедленно вслед за этим. — Круто право руля!

Сверху хлестнула вода. Из-за большой скорости мы входим в воду круче, чем обычно, но, не обращая на это внимания, командир приказывает:

— Все — на нос!

— Чертовски здорово получилось! — восклицает он, поравнявшись с нами.

До меня с трудом доходит, что он хвалит вражеских канониров. Вереница людей, спотыкаясь, пробирается через отсеки. Я замечаю испуганные взгляды. Все начинает скользить. Кожаные куртки и бинокли, висящие на крючках по обе стороны от люка, отрываются от переборки.

Стрелка глубинного манометра пролетает одно деление шкалы за другим, пока шеф не приказывает перевести рули глубины в реверсивное положение. Куртки и бинокли плавно, как в замедленном кино, возвращаются к стенке. Лодка стоит на ровном киле.

Я не могу перехватить взгляд командира. «Чертовски здорово получилось!» — если бы получилось чуть лучше, нам бы настал конец. В моей голове сидит единственная мысль: торпеды — что с торпедами?

— Так я и думал — это был эсминец, — говорит командир. Он запыхался. Я вижу, как вздымается его грудь. Он оглядывает всех нас, как будто желая убедиться, что все присутствуют, затем негромко предупреждает:

— Теперь их черед сделать ответный ход!

Эсминец! Так близко от нас! Старик должен был знать, что бледная тень — это не транспорт. Эсминцы Томми выкрашены в серый цвет, как и наши.

К тому месту, где мы скрылись под водой, на полном ходу спешит эсминец! «Ответный ход»! Похоже, он будет очень взрывчатым.

— Опустите ее на сто метров — только не торопясь, — приказывает Старик.

Шеф тихо повторяет команду. Он сгорбился позади операторов глубинных рулей, не сводя глаз с манометров.

Слышен шепот:

— Сейчас начнется!

Хочется сжаться, стать маленьким, незаметным!

Как там наши торпеды? Неужели все прошли мимо? Может такое случиться? Все пять? Двойной залп, затем два одинарных и пуск из кормового аппарата во время разворота. Ладно, положим, пятую торпеду выпустили, не успев как следует навестись на цель. Но другие? Почему нет взрывов?

Лицо шефа еще ближе наклоняется к круглому глазу манометра. На его лбу капельки пота блестят, подобно жемчужинам росинок. Я вижу, как некоторые капельки сливаются вместе и скатываются вниз, оставляя за собой влажную дорожку, похожую на след улитки. Он нетерпеливо вытирает лоб тыльной стороной ладони.

Мы не шевелимся ни на сантиметр.

Каждое мгновение они могут оказаться над нами.

Что произошло не так? Почему не слышно взрывов?

Все замерли в тягостном молчании. Стрелка глубинного манометра проходит еще десяток делений.

Я пытаюсь упорядочить свои мысли. Сколько времени прошло с момента погружения? — С какой скоростью двигался эсминец? — Промазали! — Все мимо! — Проклятые торпеды! — Привычное подозрение — саботаж! Что же еще? Неисправные рулевые механизмы, сволочи! А теперь каждую минуту Томми могут порвать нам задницы! Старик, видно, совсем рехнулся! Он провел торпедную атаку! На поверхности! Пошел на них прямо в лоб! Они, наверно, глазам своим не поверили! Интересно, сколько метров было до них? Сколько секунд потребуется эсминцу, чтобы настичь нас на максимальной скорости? А эти показушные маневровые команды? Право руля! — с ума можно сойти: Старик приказал повернуть круто на правый борт в тот момент, как мы уходили под воду. Так никто никогда не поступает. На что он рассчитывал? Потом я понимаю: Томми видели, как мы нырнули вправо. Старик попробовал одурачить их — будем надеяться, они не настолько искусны, как мы!

Старик уселся боком на рундук с картами. Мне видна лишь его согнутая спина да смутно белеющая над поднятым воротником подбитой мехом куртки фуражка.

Штурман практически полностью закрыл глаза: они превратились в щелки, сделанные резцом на лице деревянной статуи. Он закусил губу. Его правая рука цепко держится за кожух выдвижного перископа. В двух метрах от меня лицо помощника по посту управления кажется не более чем бледным пятном.

Тишину нарушает далекий приглушенный звук — как будто палочка ударила по плохо натянутой коже барабана.

— Одна есть! — шепчет командир. Он резко вскинул голову, и я увидел его лицо: глаза сузились, рот широко открыт.

Еще одно глухое сотрясение.

— И эта тоже! Они идут слишком долго! — сухо добавляет он.

О чем это он? О торпедах? Неужели две из них поразили цель?

Второй вахтенный офицер распрямляется. Его кулаки сжаты, а стиснутые зубы оскалены, как у обезьяны. Ясно, что он еле сдерживается, чтобы не заорать. Но он лишь сглатывает слюну и поперхивается. Гримаса застывает на его лице.

Стрелка глубинного манометра продолжает медленно ползти по шкале.

Еще один барабанный удар.

— Третья! — говорит кто-то.

Эти глухие разрывы — и это все, чего мы ждали? Я зажмуриваюсь. Все мои чувства обратились в один только слух. И больше ничего?

Но тут раздается такой звук, как будто один лист бумаги медленно разрывают пополам, и тут же быстро рвут другой на мелкие кусочки. Затем раздается жуткий скрежет металла, и теперь все вокруг нас рвется, грохочет, трещит, скребет.