Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только

С последним проблеском ума
       Лежащий произнёс:
«Уж сумрак с дальнего холма
       Сюда почти дополз.
Я так всегда встречаюсь с ним:
Меня дыханием своим
Обдаст как ветром ледяным
       И дальше тянет нос.

Мне вспоминается, мой сын,
       Тот давний день. Увы!
Его я тщился до седин
       Изгнать из головы.
Но память горькую не смыть,
Не разорвать тугую нить,
Она и в ветре будет ныть,
       И в жалобе листвы.

Велит поведать ныне смерть
       Про тот давнишний страх.
Не смог из памяти стереть,
       Так изолью в словах.
Отсрочка, сын мой, так мала!
Не расскажу про ковы зла;
Как к пропасти душа пришла,
       Не вспомнить второпях.

Про чары зла — источник ран,
       Наследие греха,
Пока час Воли, всуе зван,
       Не дал плода, пока...
Пока, оставив бренность дел,
Гонимой птицей не влетел
Я в лес, что тёмный холм одел,
       Манил издалека.

Там в дебрях я нашёл овраг,
       Самой земли уста;
В нём полдень не развеет мрак,
       Не веет в те места
Весенний ветер; звук там глух,
Я медлил, мой страшился дух,
И будто кто-то молвил вслух:
       „То Смертные врата.

Заботой людям иссыхать,
       Томясь, как в смутном сне;
С утра о вечере вздыхать,
       А вечером — о дне.
Твой полдень пламенный угас,
Забавы вечер не припас,
Чего же медлишь ты сейчас?
       Укройся в глубине.

В прохладной тени тех глубин
       Усталый дух уснёт.
К спасенью путь всего один —
       Войти в подземный вход.
Он как бокала ободок,
Что средство сладкое сберёг
Для тех, кто свой торопит срок,
       Кто забытьё зовёт!“

Вечерний ветер тут вздохнул,
       Листвою задрожал,
Верхушками дерев взмахнул,
       И холод сердце сжал —
То ангел мой, спаситель мой
Предупреждал, маша рукой;
Почуяв ужас неземной,
       Оттуда я сбежал.

И вот я вижу: огород,
       Уютный сельский дом,
Детишек двое у ворот —
       Игрою как трудом
Они уже утомлены;
Головки мирно склонены,
Читают вслух. Слова слышны —
       Ведь тишина кругом.

Как бы с уступов два ручья
       Смешались меж собой:
Каштановых волос струя
       Сплелася с золотой.
Не хладного сапфира блеск
У них в глазах — лазурь небес;
Взглянут сквозь чёлочки навес
Небесною звездой.

Мой сын, любой, любой из нас
       Порой теряет дух;
Рукою слабой в этот час
       Он не разит. И вслух
Кричат: „Спасайся!“ Воин скор
Тогда на бегство. Чуть напор —
И день выносит приговор:
       Разбиты в прах и пух.

Невзвидел света я. Глаза
       Покрыла пелена.
Но зазвучали небеса,
       Чтоб я прозрел сполна.
„Ко мне, усталые, ко мне,
Кто тяжко трудится, ко мне,
Кто ношу выносил, — ко мне,
       Вам радость суждена“.

И Бог, как некогда в Раю,
       Призвал туман ночной,
Чтоб землю выкупать свою
       И напоить росой.
И как тогда, глядел с высот
Темнеющий небесный свод —
Не в гневе, что откушан плод, —
       Но доброй синевой.

В тот день услышал в первый раз
       Я милой голосок.
Дарил он радость в смутный час,
       От суеты берёг.
Не знал ты матери, мой сын!
Не дожила и до крестин.
Я воспитал тебя один,
       Любимый наш сынок!

Пускай, со мной разлучена,
       В сиянье неземном
Голубкой унеслась она
       Назад в небесный дом,
Но в души смерть не ворвалась:
Жива любовь, святая связь
Меж разлучённых, не прервясь
       В небытии самом.

С надеждой дни влача свои,
       Я знал: в конце концов
Две разделённые струи
       Сольются в море вновь.
В душе скорбя о горьком дне,
Я благодарен был вполне
Судьбе, что подарила мне
       Отраду и любовь.

И если правду говорят,
       Что ангелы порой,
Хоть их не различает взгляд,
       Нисходят в мир земной,
То здесь она... Знать, вышел срок...
Я это чувствую, сынок... »
Но тут рассвет зажёг восток
       И Смерть привёл с собой.