Люгер

— Сука… Пошел ты! — тот видимо неверно оценил обстановку, — Врач, мне нужен врач! Ты понял?

Вот это заявка! Я даже в неком недоумении замешкался, но контроль никто не отменял, да и на второго жути нагоню, сразу поймет, что шутки плохи.

Выстрел.

И зря.

Второй сейчас не смог бы говорить в любом случае. Перевернул, а морда у него — кровавая каша. Да и хрен бы с вами!

Вдавил спуск, пистолет чуть подбросила.

И оба пациента сучат ногами в конвульсиях. А то врача им! Бабу не заказать?

Обернулся. Твою же маму! Мужик, пивший до этого пиво, тоже катался по полу, прижимая к лицу окровавленные ладони. Так и хотелось сказать, извини, мол, парень, накладка вышла. Но ведь сам идиот, стрельба сколько длилась, не меньше двадцати секунд, за это время не убраться подальше… Не знаю, как он в Улье выжил!

Еще краем глаза успел отметить девчонку-официантку, довольно симпатичную деваху, которая вроде бы была абсолютно целой, но орала так, что делалось страшно. Как в мультфильме из детстве, что-то там про бабку или бабу Перепелиху.

— Заткнись, дура! — погрозил я ей, лучше бы этого не делал. Мощность крика увеличилась сразу на несколько децибел, не знаю, как остатки стекол, оставшиеся после взрыва, не попадали.

Вновь повернулся в сторону входа. Не бежит ли кто на помощь убитым?

Нет, никого!

Из-за ора дамочки отдаленный рев сирены казался тихим и безобидным.

Вдруг, как по команде, женщина заткнулась. А я, обернувшись, почти уперся носом в зияющий провалом ствол помпового ружья.

— Бросай оружие! И руки держи, чтобы я видел! Или Ульем клянусь, твои мозги будут соскребать со стен моего бара! — голос Михалыча дрожал от ярости. Бенелли в руках тоже.

Рев сирены приближался, а к бару уже бежали вооруженные люди. С автоматами, винтовками, с миру по нитке…

— Ну, бегом!

— Так бегом или медленно?! — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал от адреналина.

— Медленно, аккуратно, но быстро! — подытожил тот.

И передернул помпу. В ставшей звенящий тишине, пластиковый патрон, покинув окно выбрасывателя, врящаясь глухо шлепнулся о пол, а потом звякнул донцем, покатился дальше.

Медленно-медленно, не делая ни одного резкого движения, я, удерживая пистолет указательным пальцем, за спусковую скобу, развел руки в стороны, затем поднял.

— На колени, я сказал на колени! Богом клянусь…

Выполнил требуемое. Не я первый начал, и по Законам Острога был в своем праве, чего и добивался.

— А теперь сцепи руки на затылке! И быстро-быстро, я сказал!

А потом мне в лицо прилетел ботинок, это сбоку подскочил забулдыга.

— Я тебя урою, сука! — заголосил он, — Тварь!

Выглядел он пусть и страшно, но по меркам Улья — не особо. Посекло осколками немного рожу, глаза на месте. Ну да, нос на коже висит — херня, до свадьбы заживет. Крови правда много — все заляпал и меня тоже, но раз драться лезет, значит, ничего серьезного — жить будет. Можно было перевести все в партер, и навалять ему еще немного до кучи насрав на Михалыча и его клятвы, но перегорел уже, да и грубияна оттащили, забежавшие в бар вооруженные мужики. Поэтому я только сплюнул кровавую слюну.

— Михалыч, что за у вас тут война?!

— Да хрен его знает. Вон у того надо спрашивать, — стволом ружья указал хозяин заведения в мою сторону.

— Не боись, спросим! — подытожил голос, — Твою мать, это же охранники с точки Люли…

Люля, люля… Что-то знакомое. Точно — это же крестник Цемента.

Вот же мразь, и здесь, сука, нагадил!

* * *

— Это формальность, — убежденно заявил Дохлер, — Ясно же, что ты сидел нормально, никого не трогал, я и запись видел. К тебе полезли эти мудаки, в итоге огребли! Ну лишканул малость… С кем не бывает.

И пронесся из угла в угол. Камера, куда меня поместили до судебного разбирательства, — подвальное помещение без окон, три на два метра, с тусклой лампой под высоким, не меньше четырех, потолком. Выделялась на стене выцарапанная надпись готическим шрифтом: «I am /I can», учитывая, что остальные слова и словосочетания никакой особой смысловой нагрузки не несли, кроме как сугубо описывающей обстановку и отношение к заключению в целом, это был блеск: Я есть, значит, я могу. Надо же, занесло философов-эстетов и в эти края.

— Камера для смертников! У нас тут все быстро, заскучать не успеешь, повесят или башку срубят, — усмехнулся пузатый провожатый, гремя ключами, отпирая массивную стальную дверь.

Окно кормушки, две камеры наблюдения расположены высоко, чтобы слепых зон не было. Вот и вся обстановка. Ах, да, главное — тяжелое металлическое явно кованное железное кольцо, вделанное в стену, на уровне пояса, к которому меня сноровисто приковали наручниками два дородных конвоира, втолкнув в полутемное помещение, после слов тюремщика.